– В этом есть резон! Разве сокол-минген не похож на гаринафина, только шибко уменьшенного?

– Может, варвары из Дара не поняли откровений Все-Отца и не так делали свои статуи?

Вожди льуку стали возлагать жертвы из мяса и нутряного сала к алтарю Киджи. Считалось, что возжигаемые дары возносятся в небо, как и иные приношения, и повелитель Киджи поглощает их.

Не один день жрецы храма Киджи на западном берегу озера Аризузо обсуждали вопрос, следует ли принимать подобные подношения, но в конце концов, выяснив, что многие вожди охотно приносят в храм дары из золота и драгоценных камней, настоятель принял положительное решение.

– Повелитель Киджи отличается состраданием, – благочестиво заявил он. – И всем, кто желает купаться в лучах его света, следует это позволить.

Священник, правда, не обмолвился о том, что паломники из числа льуку почитали этого бога как Пэа-Киджи. Как и о том, что некоторые из танов попросили его поместить на плечо статуи, напротив изображения сокола-мингена, этого пави Киджи, подобие гаринафина.

И, несмотря на молчаливое возражение настоятеля, крошечное изображение гаринафина все-таки появилось на плече повелителя Киджи, а когда льуку входили в храм, жрецы, читая молитвы, обращались к этому богу как к Пэа-Киджи.

* * *

– Как вижу, мой крылатый брат приобрел новый образ!

– Тацзу, я не в настроении и дальше терпеть твои назойливые шуточки.

– А кто тут шутит? Я завидую! Ты вернулся в свой дом и приобрел великое множество новых почитателей. Вот если бы и с остальными обходились так же.

– Тут все довольно сложно.

– Конечно, конечно. Просто отмечу, пользуясь случаем, что теперь ты не слишком рвешься вступать в войну против льуку.

Бог птиц, сейчас еще ставший вдобавок, пусть и не по собственному желанию, покровителем гаринафинов, ничего на это не ответил.

Глава 41

Толкование письма

Пан, двенадцатый месяц одиннадцатого года правления Четырех Безмятежных Морей

Решеток на окнах не было, а полы устилали мягкие циновки. На каменных стенах, придавая пространству больше света, висели гобелены с вышитыми на них изображениями покрытых снегом зимних слив. В помещении было тепло благодаря очагу и котелку с горячим чаем. Аромат воскуряемых благовоний заставлял забыть о последних зимних холодах.

Но Гин не считала, что новое жилище сильно отличается от сырой темницы, где ее держали раньше. Она по-прежнему оставалась пленницей: стоит ей лишь попробовать покинуть комнату, как дюжины дворцовых стражников тут же склонятся перед ней, держа руки на эфесах мечей.

Император вернул маршалу Мадзоти меч.

Гин приняла его. Это был уже второй раз, когда Куни вручал ей этот клинок. Впервые сие произошло много лет назад на высоком помосте. Она стояла тогда перед удивленной и довольно скептически настроенной армией и говорила солдатам, что однажды они разобьют Гегемона Дара.

Казалось, будто это случилось во сне.

– Так ты согласна нам помочь? – спросил Куни.

Гин несколько раз медленно взмахнула мечом. Император даже глазом не моргнул.

– Мои условия не изменились, – сказала она. – Ты объявишь о моей невиновности и сообщишь о заговоре императрицы против тех, кто помог тебе взойти на престол. Ты извинишься перед всеми аристократами, включая призраков Тэки Кимо и всех безвинно погибших. Потом заточишь Джиа в темницу до конца ее дней и сделаешь новой императрицей Рисану. Только тогда я рассмотрю твою просьбу.

Надежда на лице Куни померкла. Он покачал головой:

– Гин, но я не могу ничего из этого выполнить. То, что сделала Джиа… было ошибкой, но она доказала, что Тэка поддался искушению.

– А кто на его месте не поддался бы? Если бы нас всех судили по…

– Если я исполню твою просьбу, то воцарится хаос. Это подорвет саму императорскую власть: каждый феодал станет требовать уступок для своего домена, пользуясь любой ошибкой в моих суждениях. Все потенциальные бунтовщики приободрятся, полагая, что «предусмотрительных» можно купить. А ученые и губернаторы утратят веру в мой авторитет, понимая, что я не безгрешен и могу быть введен в заблуждение. Дара никогда не оправится от подобного урона, и это причинит хрупкому миру больший вред, чем любой открытый мятеж.

– Винить во всем ты должен только себя самого.

Куни прикрыл глаза:

– Будь сейчас мир, я, может, и рискнул бы исправить содеянное против тебя зло в расчете, что время постепенно залечит раны. Но идет война. Над Дара сгустилась угроза, страшнее которой прежде никогда не бывало. Если вся империя не выступит единым фронтом против льуку, если знать не будет сражаться со мной плечом к плечу, если народ усомнится в моей мудрости, если губернаторы и ученые перестанут уважать мою длань – тогда тьма поглотит все острова и погибнут еще очень и очень многие, а все, ради чего мы сражались, будет утрачено.

– Значит, ты хочешь, чтобы я жила во лжи и шла на войну за тебя как предательница, получившая прощение и намеренная кровью искупить вину?

Император кивнул:

– Знаю, это нечестно. Но другого пути нет. Мы не всегда управляем нашей судьбой и иногда вынуждены жить со своими ошибками. Или даже просить смириться с ними других. Роли, которые мы играем, диктуют нам образ действий.

Куни опустился перед Гин на колени и коснулся лбом пола. На миг Гин охватило желание шагнуть вперед, взять его за руки, поднять и сказать, что она все понимает и сделает, как он просит. После всего случившегося она продолжала верить, что людям приятно умирать за великого государя, признающего их талант, и что это правильно. Но потом горечь, вызванная унижением, вернулась. Маршал вспомнила, как Кого Йелу коварно заманил ее на лодку на озере, словно животное на жертвенный алтарь; как Джиа отвергла узы ее преданности, сочтя их хрупкими и бесполезными; как Дафиро Миро передал ей унизительное предложение сбежать.

– Что ранит меня больнее всего, – промолвила Гин, – так это твоя неспособность отрицать, что где-то в глубине души ты согласен с Джиа. Именно поэтому ты отнял у меня много лет назад Фасу и Риму и послал в Гэджиру. А еще ты веришь, что власть всегда развращает, а потому старался ослаблять фундамент моей власти. Подозрения подточили связь между нами задолго до сегодняшнего дня.

Куни вздохнул:

– А ты разве лучше? Ты сама провозгласила себя королевой, не дожидаясь, пока я пожалую тебе титул, из опасения, что я стану ревновать к твоим успехам. Все мы не совершенны, но стараемся становиться лучше, вопреки своим грехам.

– Ты прав, – сказала Гин. Она