было только сидеть, но не стоять. Зато комнатки были очень чистенькие, со свежевыстиранными и заштопанными кисейными занавесками, красивой олеографией, изображавшей коронацию королевы Виктории, коллекцией птичьих яиц, собранной племянником миссис Кэйс, увеличенной фотографией ее мужа (который служил на железной дороге и умер от блуждающей почки) и с чудесным видом из окон на сад. Сад был большой, в нем росли вишневые деревья, – и Грэйс уже представляла себе, какие они будут весною, все в цвету, колеблемые ветром. В поле за садом гуляли коровы, а за полем тянулась аллея вязов. Грэйс стояла у окна, и на щеке ее блеснула слезинка: все было так прекрасно, но она подумала о Дэне, и ей стало больно.

Она повернулась к миссис Кэйс:

– Я хотела бы оставить за собой эти комнаты, если вы согласны их сдать.

Довольная миссис Кэйс кивнула головой:

– Пойдемте ко мне вниз, милочка, – выпьете чашку чаю, и мы обо всем потолкуем.

Грэйс и миссис Кэйс сошли вниз – миссис Кэйс держалась за перила, потому что она прихрамывала, – и выпили по нескольку чашек чаю и все обсудили. Теперь миссис Кэйс отрешилась от всяких условностей, и, кроме того, жадной она никогда не была.

– Если я спрошу пятнадцать шиллингов в неделю, – сказала она, склонив голову набок, как высматривающая что-то птица, – то, принимая во внимание все обстоятельства, милочка, это ведь не будет слишком много?

– Нет конечно, – согласилась Грэйс, и дело было слажено без единого возражения с ее стороны.

Они продолжали беседовать, и дружеское согласие между ними все росло. Миссис Кэйс оказалась неисчерпаемым источником полезных сведений: телефон имеется в деревне – на ферме у старого мистера Пэрселла, и он, конечно, разрешит пользоваться им; и отсюда всего три мили до Фиттльхемптона, а в Фиттльхемптоне много хороших докторов. Долго, долго разговаривали Грэйс и миссис Кэйс, и хотя в конце пошли уже интимные подробности о том, как блуждающая почка мистера Кэйса унесла его в рай, разговор вышел удивительно оживленный и приятный.

Вовремя поспев на поезд, отходивший от станции Барнхем в четыре десять, Грэйс ехала домой счастливая и бодрая. Грэйс была непрактична. Хильда и мисс Гиббс утверждали, что Грэйс и ветрена, и глупа. Хильда и мисс Гиббс направили бы ее в солидный родильный дом, с резиновыми тюфяками, наполненными водой, и ваннами, и душем. Они сочли бы Грэйс сумасшедшей, если бы знали, как она путешествовала в Барнхем и затем прижимала свой немного курносый нос к окну лавки миссис Кэйс.

Возвратившись в общежитие, Грэйс чувствовала себя такой счастливой, что ей захотелось помириться с Хильдой. Сияя, вошла она в комнату сестры. Щеки ее разрумянил свежий ветер, глаза были полны доверия и надежды. Остановившись на пороге, она сказала:

– У меня уже все устроено, Хильда. Я нашла чудеснейшее местечко в Суссексе.

– В самом деле? – холодно заметила Хильда. Она сгорала от желания узнать, куда ездила Грэйс и как она устроилась, но была слишком горда и слишком задета, чтобы это показать.

Сияние на лице Грэйс померкло.

– Рассказать тебе? – спросила она нерешительно.

– Как-нибудь в другой раз, – сказала Хильда и, взяв со стола журнал, принялась его перелистывать.

Грэйс повернулась и вышла из комнаты. Как только дверь затворилась, Хильда вскочила, чтобы бежать за Грэйс, но не пошла – характер не позволял. Она стояла неподвижно, хмурая, с выражением муки на бледном лице, потом злобно швырнула журнал в угол. В эту ночь на Лондон был воздушный налет. Когда это бывало, Грэйс обычно бежала к Хильде в комнату и забиралась к ней в постель. Но в эту ночь, как ни ждала и ни тосковала Хильда, Грэйс не пришла.

Время родов приближалось. В каждый свободный день Грэйс ходила по городу, закупая разные мелочи, которые могли ей пригодиться, а может быть, и не могли. Это доставляло ей массу удовольствия, особенно экскурсии по магазинам дешевых вещей. Дэн писал ей два раза в неделю. Он надеялся получить отпуск ко времени ожидаемого великого события. Он писал, что вымолит, займет у кого-нибудь или украдет пропуск, что, если надо будет, он дезертирует и переплывет Ла-Манш, но приедет к ней. Впрочем, все, вплоть до переплывания канала, зависело, разумеется, от того, перейдут они в наступление или нет.

Письма Дэна более чем когда-либо служили Грэйс утешением. Она все еще надеялась, что они с Хильдой снова будут друзьями. Но в последний день ее пребывания в лазарете, когда она поднялась к Хильде в комнату, чтобы проститься, оказалось, что Хильда в театре. Пришлось Грэйс уйти ни с чем. Грустно ей было уезжать таким образом.

XVIII

16 апреля 1917 года Стэнли Миллингтон вернулся в Тайнкасл. После прибытия телеграммы прошло несколько недель, и все это время Лаура провела в Собридже, в Уорвикшире, где Стэнли находился в специальном госпитале для больных, возвращенных с фронта с функциональным расстройством нервной системы. Джо ничего не знал о них до тех пор, пока не услышал в конторе, что в «Хиллтопе» получена телеграмма об их возвращении. С самого того вечера, когда Лаура в слезах убежала от него, она не написала ему ни строчки. Однако отсутствие приглашения не помешало Джо поехать на вокзал – нет, конечно нет. В Джо превосходно сочетались бесстыдное нахальство с кожей гиппопотама, и это помогало ему выходить из самого щекотливого положения. Кроме того, он знал, что они рассчитывают увидеть его на вокзале, – почему бы и нет? Он охотно готов был забыть сцену, которую в последний раз устроила ему Лаура, и весело собирался разыгрывать пылкое восхищение героизмом Стэнли и радость по случаю его выздоровления. Он отправился на вокзал встречать Стэнли, преисполненный рвения и дружеских чувств славного малого к другому такому же славному малому.

Но когда поезд подошел, то при первом же взгляде на Стэнли сияние померкло на лице Джо.

– Привет, Стэнли, – сказал он с умеренным энтузиазмом.

Стэнли позволил пожать себе руку.

– Меня засыпало после взрыва, – сказал он.

Джо метнул взгляд на застывшее лицо Лауры. На платформе была толчея, суетились пассажиры, пробирались носильщики с багажом, и Стэнли, стоявший в неподвижной позе, оказывался у всех на дороге. Избегая взгляда Джо, Лаура взяла мужа под руку и повела его к выходу.

По дороге Стэнли снова сообщил Джо:

– Меня засыпало после взрыва.

Они сели в автомобиль. Всю дорогу от Центрального вокзала до «Хиллтопа» Джо старался не смотреть на Стэнли, но невольно украдкой поглядывал на него и твердил про себя: «Боже, боже, можно ли было подумать?»

Он надеялся,