зоологу Кювье в Монбельяре и Сервантесу в Мадриде были сооружены в 1835 году. По случаю 400-летия изобретения книгопечатания сразу в двух городах – баварском Майнце (1837) и французском Страсбурге (1840) – появились памятники Гутенбергу. В том же 1840 году в Лионе был открыт памятник Ж. М. Жаккару, изобретателю ткацкого станка для узорчатых тканей. В 1842 году в Зальцбурге установили памятник Моцарту, в 1843‑м в Антверпене – Рубенсу, в 1844‑м в Париже – Мольеру. Особенно активно такие монументы создавались в германских государствах. В условиях политической разобщенности Германии общественное внимание сосредоточилось на культуре как признанном вместилище национального духа. Так, в Штутгарте появился памятник Шиллеру (1839), в Нюрнберге – Дюреру (1840), в Байрейте – Жан-Полю Рихтеру (1840), во Франкфурте-на-Майне – Гёте (1842), в Лейпциге – Баху (1843)[1428].

Одновременно в разных европейских городах инициируется сбор средств на новые и новые монументы. Некоторые подписки приобретали международный характер и достигали России. Так, в 1832 году из Санкт-Петербурга поступили пожертвования на памятник Вальтеру Скотту[1429]; тогда же с ведома Уварова, еще занимавшего пост товарища министра народного просвещения, российские ученые присоединились к сбору средств для сооружения памятника Кювье[1430]. В 1844 году Московское общество сельского хозяйства приняло участие в подписке на сооружение в Нанси памятника выдающемуся агроному М. Домбалю, скончавшемуся за несколько месяцев перед тем[1431].

В России с живым интересом следили за европейским «монументальным бумом». Об открытии новых памятников за границей регулярно сообщалось в прессе, включая «Журнал Министерства народного просвещения»[1432]. Выходившая под редакцией Н. В. Кукольника «Художественная газета» в 1838 году даже ввела специальную рубрику «Памятники».

Ближайшую аналогию своему замыслу Уваров мог найти в увековечении памяти Вальтера Скотта – самом громком коммеморативном проекте Европы последнего десятилетия[1433]. Для Великобритании в целом и в особенности для Шотландии Скотт был эмблематической фигурой; в Германии с ним можно было сопоставить Гёте, а в России – Крылова. В сентябре 1832 года, через несколько дней после кончины знаменитого романиста, по инициативе Эдинбургского королевского общества (шотландской Академии наук и словесности, президентом которой до самой смерти был Скотт) было объявлено о намерении соорудить ему публичный монумент. В Эдинбурге, Глазго и Лондоне были созданы комитеты, немедленно приступившие к сбору средств. Самое весомое частное пожертвование – 300 фунтов – сделал король Вильгельм IV; значительные суммы внесли банки и крупные компании.

Ил. 73. Монумент Вальтеру Скотту в Эдинбурге в процессе строительства. Фото У. Г. Ф. Талбота. 1844.

Ил. 74. Стил Дж. Р. Памятник Вальтеру Скотту в Эдинбурге. 1840–1846. Фото 2011 года.

Ил. 75. Монумент Вальтеру Скотту. Фото Д. О. Хилла и Р. Адамсона. 1844–1848.

Главный монумент «шотландскому менестрелю» сооружался в Эдинбурге[1434]. В конкурсе, объявленном в 1836 году, победил проект архитектора-самоучки Дж. М. Кемпа в виде готической башни, украшенной 64 фигурами людей и животных – персонажей Вальтера Скотта. Подобно гигантскому балдахину, она должна была осенять мраморную статую писателя. Закладка первого камня в 1840 году сопровождалась пышной церемонией, многолюдным шествием и артиллерийским салютом.

Строительство архитектурной части этого грандиозного сооружения (по высоте оно превосходило все существовавшие в Европе монументы) завершилось в октябре 1844 года, незадолго до смерти Крылова. Еще полтора года скульптор Дж. Стил будет работать над центральной фигурой, и наконец 15 августа 1846 года Scott Monument будет торжественно открыт[1435].

Таким образом, петербургскому памятнику предстояло вписаться в весьма насыщенный контекст – как русский, так и общеевропейский.

6

Комитет и Академия художеств. – «Пусть явится вылитый Крылов»

О существовании и намерениях Крыловского комитета широкая публика узнала в начале января 1845 года из столичных газет. Текст пространного объявления «О памятнике Крылову» появился как в официальных «Санкт-Петербургских ведомостях» и «Русском инвалиде», так и в частной «Северной пчеле». К ним присоединились журналы, в том числе столь разные, как «Отечественные записки», «Библиотека для чтения», «Современник» и «Москвитянин». За пределами Петербурга эстафету подхватили крупные газеты – «Московские ведомости» и «Одесский вестник»[1436], а также многие губернские ведомости[1437]. В общей сложности объявление напечатали более десятка газет и журналов.

Залпом одинаковых публикаций дирижировало ведомство Уварова. 5 января по указанию министра был составлен список петербургских и московских периодических изданий для рассылки по ним текста объявления[1438], и абсолютное большинство послушно поместило присланное. Массированное использование прессы для поддержки кампании, требующей широкого охвата читающей публики, происходило впервые. Комитеты, занимавшиеся сбором средств на памятники Ломоносову, Державину и Карамзину, не распространяли от своего имени никаких объявлений; их деятельность сопровождалась лишь немногими разрозненными публикациями. Однако к середине 1840‑х годов русская печать уже достигла такого уровня развития, когда прямое обращение к читателям могло увеличить количество пожертвований.

Первая попытка такого рода была предпринята еще в 1838 году. Блудов просил Вяземского написать статью в поддержку подписки на памятник Карамзину, подчеркивая, что князь «кроме таланта имеет еще и ту драгоценную выгоду, что он знал и любил Карамзина в течение почти всей своей жизни»[1439]. Скорее всего, текст нужен был для публикации в губернских ведомостях, которые усилиями министерства Блудова начали в тот год выходить в большинстве губерний России. Однако тогда никакой статьи о Карамзине так и не появилось.

Теперь же Вяземский не только добровольно «принял на себя» сочинение «программы»[1440], но и вознамерился написать и выпустить отдельным изданием очерк о Крылове – с тем, чтобы деньги от продажи направлялись на сооружение памятника. Впрочем, его нельзя считать единственным автором объявления «О памятнике Крылову»: концепция этого текста, несомненно, обсуждалась на заседаниях комитета. Получившееся воззвание оказалось куда шире своей прагматической задачи – информирования об открытии подписки. В нем оказались сформулированы и требования к художественному решению будущего монумента.

Заметим, что для предшествующей практики было характерно четкое разделение функций между комитетами, ведавшими сбором средств, и Академией художеств. Само собой разумелось, что «программа» для скульпторов и архитекторов создается в Академии. Однако уже в ходе работы над памятником Карамзину Блудов как министр, курировавший этот проект, активно вмешивался в художественную часть. Именно он задал сюжеты для барельефов на пьедестале и составил текст надписи, и он же совместно с президентом Академии художеств Олениным выбрал скульптора Гальберга – вопреки решению Совета Академии.

Крыловский комитет сделал следующий шаг, открыто присвоив себе прерогативу определять облик будущего памятника. Как следствие, в