все потребные денежные способы на [sic!] сооружение Крылову памятника независимо от надгробного монумента над местом, где покоится прах его. В этом удостоверяет успех бывшей подписки на Крыловскую стипендию, которая доставила 60 т. руб. асс.

Уваров также уведомлял государя о том, что уже начал «совещания» по организации будущей подписки, изложил ее краткий план, не оставлявший сомнений в том, что она будет носить именно общегосударственный характер, и в заключение испросил согласия на публикацию объявления о памятнике:

<…> предлагается сделать подписку доступною для приношений больших и для самых малых. <…> Для публики необходимо некоторое ручательство в правильном распоряжении собираемыми пожертвованиями; и потому я полагаю из вышепоименованных лиц составить постоянный комитет под моим председательством, от имени коего будет обнародована программа о сооружении памятника Крылову, на изложенных выше основаниях, ежели оные удостоятся высочайшего одобрения вашего величества[1422].

Натиск министра был так силен, что Николаю I оставалось только начертать резолюцию: «Исполнить».

4

Столица вместо провинции. – Академия наук вместо дворянства

Создание комитета под председательством Уварова сыграло ключевую роль в истории памятника Крылову. Впервые в России коммеморативный проект не просто курировался одним из высших сановников империи, а был инициирован самим министром и осуществлялся под его личным руководством. Как следствие, сооружение этого памятника превратилось, по сути, в государственный проект, подобный Александровской колонне, памятникам Кутузову и Барклаю и монументам на полях сражений Отечественной войны. В связи с Крыловым подобное огосударствление происходило уже в третий раз. Сначала таким образом видоизменилось празднование его юбилея, затем похороны и, наконец, создание памятника.

Во всех случаях это было результатом вмешательства Уварова, который рассматривал фигуру Крылова и его наследие в идеологической перспективе. Памятнику баснописцу предстояло стать монументом народности – подобно тому, как уже произошла материализация других элементов «триады»: самодержавия в образе Зимнего дворца, чудесно возрожденного из пепла катастрофического пожара 1837 года, и православия – в образе Исаакиевского собора, золотой купол которого в то время уже возвышался над городом.

Отсюда и новаторское решение – соорудить памятник писателю в столице, где до той поры возводились монументы лишь государям и величайшим полководцам. После «фельдмаршальских» похорон Крылова оказание ему таких же почестей, как Суворову или Кутузову, стало еще одним шагом к утверждению культуры и национальной идеологии в качестве опоры престола. Несколько позже Вяземский так писал об этом С. П. Шевыреву:

Тут главное – допущение и освящение нравственного или умственного начала, что грамотою, что стихами, одними стихами, можно и на Руси дослужиться до высшей народной, государственной награды и стать, хотя и по смерти, рядом с великими полководцами, фельдмаршалами, георгиевскими и андреевскими кавалерами. Это великий и первый шаг в этом роде. Памятники Державина, Карамзина не имеют такого сильного значения; да к тому же они поставлены в захолустьях, в тени, а этот будет торчать, колоть глаза на большой Петербургской дороге, на солнце[1423].

При всей радикальной смелости этого замысла он был воспринят на удивление спокойно – очевидно, что идея носилась в воздухе. Механизм ее реализации, казалось бы, уже сложился. Напомним, что инициатором сооружения памятников Ломоносову, Карамзину и Державину выступало дворянство тех губерний, откуда они были родом. Однако ждать чего-то подобного из Москвы как условного места рождения Крылова не стоило: Первопрестольная не считала его своим, в центре внимания там в 1840‑е годы находился Гоголь. В Петербурге баснописец, напротив, был всеобщим любимцем. Дворянское собрание в 1838 году избрало его своим непременным почетным членом – но это же дворянство никогда не позволило бы себе выступить с инициативой, столь явно ломающей коммеморативные традиции имперской столицы.

И здесь Уваров затеял изящную имитационную игру. Ввиду пассивности дворянства необходимый общественный субъект был сконструирован на основе другой корпорации – академической. Монумент, сооружаемый в Петербурге, в отличие от прежних губернских памятников естественно воспринимался как проект национального масштаба, и Академия наук как нельзя лучше подходила для того, чтобы принять на себя ответственность за него.

В 1841 году, после присоединения Российской академии к Академии наук в качестве Отделения русского языка и словесности, Крылов получил звание ординарного академика, и это позволило Уварову как президенту Академии закамуфлировать свое начинание под идею, выдвинутую коллегами баснописца. Характерно, что еще 10 ноября 1844 года, в первом же обращении к императору, он, осторожно выдвигая идею коммеморации, именовал скончавшегося поэта не просто статским советником или, как было принято, «знаменитым русским баснописцем», а именно ординарным академиком Академии наук.

Квазиобщественным характером инициативы объяснялся нетривиальный, игнорирующий чины и должности, принцип представления членов комитета, подписи которых стояли под печатным объявлением «О памятнике Крылову»:

– Уваров, президент Академии наук,

– Блудов, почетный член Академии наук,

– Дондуков-Корсаков, вице-президент Академии наук,

– Вяземский, действительный член Академии наук.

Ординарным академиком (иными словами, действительным членом Академии наук) был и Плетнев, представленный как ректор Санкт-Петербургского университета. Из членов комитета один Ростовцев не имел отношения к Академии, однако и он был скромно назван душеприказчиком Крылова, без упоминания генерал-майорского чина и высокого поста[1424].

Впрочем, несмотря на «академические» подписи, официозный характер всего начинания был вполне ясен. На это указывало не только имя Уварова во главе комитета, но и в еще большей степени то, что пожертвования должны были, согласно объявлению, поступать не в Академию наук, а в Министерство народного просвещения[1425].

5

Европейский «монументальный бум» 1830–1840‑х годов. – Памятник Вальтеру Скотту как вдохновляющий образец

Во всей Европе 1830–1840‑х годов большинство скульптурных памятников посвящалось уже не королям, полководцам и государственным деятелям, а гражданской гордости нации – писателям, композиторам, художникам, ученым и изобретателям[1426].

Тон здесь задала Великобритания. В 1825 году в Вестминстерском аббатстве появилась мраморная статуя знаменитого инженера и изобретателя Дж. Уатта. Он скончался в 1819 году и был похоронен далеко от столицы. Таким образом, это было не надгробие, а именно публичный монумент, сооруженный на деньги, собранные по широкой подписке с участием самого короля. Однако сила традиции еще не позволила вынести его на городскую площадь, и он был не без труда втиснут в капеллу св. Павла[1427].

Но новая норма быстро пробила себе дорогу. В 1830 году русские власти Варшавы распорядились установить на площади перед дворцом Общества друзей науки бронзовую скульптуру Коперника, отлитую за восемь лет до этого по частному заказу. В 1833 году памятник Расину появился во Франции в Ла-Ферте-Мелоне – родном городке драматурга; в 1834‑м в Руане открыли памятник Корнелю, а в Женеве – Руссо. Памятники