— Я и забыл!

— Вы, сэр, вообще слишком рассеянны. — В голосе мисс Гвендолен зазвучали повелительные нотки. — Вы забыли. И вы не готовы. Но меня волнует другое, Эбенезер. В таком состоянии она может выкинуть нечто такое… Как некстати вторгся этот маскарадный шут. Вы недосмотрели. Больше это не должно повториться. Мы никому не позволим мешать нам. Прошу иметь это в виду. Да, через четверть часа мы едем. Будьте готовы!

Мистер Эбенезер торопливо вышел.

«Лошадка закусила удила…» — думала мисс Гвендолен. Она подавила своим воспитанием Монику, превратила ее в манекен, лишила возможности думать, чувствовать, переделала на свой лад и фасон. И всё же даже самые малые проявления естественных чувств, едва они начинали пробиваться наружу, беспокоили властную воспитательницу.

Беда, что взрыв мог произойти не вовремя и помешать давно задуманным планам…

Когда Моника вернулась в гостиную, мисс Гвендолен сразу же поняла, что она крайне возбуждена.

— Вы не люди! — быстро, сдерживая рыдания, заговорила Моника. Лицо ее вспыхивало и бледнело. В глазах стояли слезы. — Вы жестокие, бессердечные. Вы водите меня к противным людям, приказываете мне улыбаться им, танцевать с противными стариками, у которых липкие холодные руки. Не хочу быть больше царской дочерью. Надоело. Надоело танцевать с ними, сидеть с ними, слушать их. Я больше не могу!

— Ты кончила? — спросила холодно мисс Гвендолен. — Успокойся, пойди вымой лицо. Красные глаза — шокинг. Подумайте: она недовольна! Ты должна алмазом вырезать благодарность у себя в сердце. У тебя сколько угодно денег, сколько угодно платьев. А какие туфли! У английской королевы нет таких туфель. Из-за тебя министры Европы и Азии грызутся. Сколько я в тебя вколачивала сознание своего достоинства, честолюбия. Ты не крестьянка, не навозница… Ты принцесса. У тебя шанс!

— Не могу. Я не кукла.

Легкой рысцой вбежал Эбенезер во фраке с белой орхидеей в петлице. Он был непривычно приветлив.

— Ну, милочка, не надо, — сказал он. — Не плачьте! Сейчас мы едем в гости. На приём!

— Не поеду!

И все-таки она поехала. Они вышли все вместе — Моника, мисс Гвендолен и мистер Эбенезер Гипп. Они выглядели респектабельно и даже великолепно. Обивающие пороги отеля мальчишки-савояры встретили появление Моники визгом «эвива!». Конечно, они рассчитывали на чаевые, но они были в искреннем восторге — видение принцессы было сказочно прекрасным. Ведь Монику одевало знаменитое парижское ателье. Всё было великолепно: и платье, и манто, и румянец щек, и голубые глаза, и золотые туфельки на французских каблучках, и лакированная карета, и серая в яблоках запряжка, и кучер, походивший на министра, и лакеи на запятках. Чем не принцесса? «Самая настоящая принцесса из всех околачивающихся у входа Лиги Наций принцесс», — сказала о Монике петербургская княгиня Н., перенесшая из-за революции свой салон с берегов Невы на берега Женевского озера. Княгиня внимательно следила за появлением нового светила среди королевских особ, избравших своим вынужденным местопребыванием Швейцарию.

Свита Моники — мисс Гвендолен и мистер Эбенезер Гипп выглядели в высшей степени респектабельно. Лишь внимательный взгляд мог заметить, что мисс Гвендолен почти втолкнула принцессу в карету. Так в сказках с принцессами поступать не принято.

Всю дорогу от отеля «Сплэндид» до посольства, где предстоял прием, Моника была зажата между мисс Гвендолен и Эбенезером и слушала нотации. Мисс Гвендолен сожалела, что карцер остался далеко в Пешавере. Да, в Англо-Индийском департаменте в методу воспитания отпрысков царских претендентов входил и карцер, роль которого в бунгало выполнял самый обыкновенный чулан с пауками и крысами. Чулан воздействовал на их высочество безотказно.

Ехать пришлось далеко, и мисс Гвендолен успела привести немало доводов благоразумия. При всей своей приторной женственности Гвендолен обладала голосом, правда, нежным и мягким, но буквально подавляющим слушателя, лишавшим его воли и делавшим даже самого твердого каменного человека тряпкой. Что, же говорить о Монике — молоденькой девушке! В присутствии мисс, своей наставницы, она чувствовала себя воробышком в пасти кота-манула. И тем не менее, покорная, разбитая по всем пунктам, подавленная железной логикой, опустошенная и напуганная, она, спускаясь с подножки кареты перед посольством, проговорила:

— И все-таки я убегу!

Всерьез во французском посольстве к ней не отнеслись. В обращении к ней чувствовался оттенок чего-то фривольного. Вина лежала на мадемуазель Люси. Она успела побывать и у государственных деятелей, и у финансовых воротил, и у известных кокоток и придала приезду бухарской принцессы в Женеву несолидный, какой-то легкий характер.

Сравнительно молодой советник посольства, танцуя с Моникой, изощрялся в галантном остроумии, балансируя на острие приличий. А когда девушка попросила отвести ее к стульям, то услышала: «Всерьез играет в принцессу». А дальше последовало словечко, которое в присутствии молоденькой девушки звучит просто чудовищно.

Но едва Моника, ничего не видя от стыда, сделала несколько шагов по навощенному до блеска паркету, над ее ухом пророкотал бас:

— Моя принцесса, позвольте нам полюбоваться вами. — Обрадованная Моника узнала генерала Анри Гуро.

— О, — сказал генерал, — да мы знакомы… Здравствуйте, мадемуазель. Это вы?

Он рассыпался в комплиментах и принялся рассказывать своим собеседникам о маленькой принцессе из «Тысячи и одной ночи». Восторгался переменами, произошедшими в ней за последние полгода.

— Не знаю, что скажут политики, но поклонники красоты воскликнут — браво! — болтал генерал Гуро и все порывался отвести Монику к своей супруге. — Моя супруга упадет в обморок, едва увидит, какая вы стали блистательная.

Но девушку атаковали собеседник генерала, оказавшийся чуть ли не министром, и три господина во фраках, которые воспользовались тем, что и мисс Гвендолен и мистер Эбенезер оказались в плену у других участников приема. Возможно, — да и что невозможно в среде дипломатов, — Монику преднамеренно изолировали от ее воспитателей и покровителей.

Разговор получился серьезный и не во всем доступный для понимания молодой девушки. Значит, она жертва. Она просит у Запада заступничества. Она вопиет к мировому общественному мнению. Французы с энтузиазмом поддержат ее, ибо в нежном и стройном теле — тут все воззрились на обнаженные руки Моники и ее приоткрытую грудь — течет и французская кровь. А французы не забывают своих соотечественниц, тем более столь очаровательных.

Конечно, поддержит бухарскую принцессу-француженку шляхетская Польша, грозный страж восточных границ Европы. Эмир бухарский вызывает симпатии своими якобы прогрессивными устремлениями. Даже то, что одна из его жен француженка, роднит его духовно с поляками. Наполеон вошел в историю не только как освободитель Польши, но и как возлюбленный графини Валевской!..

Зарапортовавшегося министра перебил суровый, военного обличья пожилой господин:

— За Польшей двинется вся Малая Антанта — чехи, румыны, греки, сербы… Поднимемся