до сих пор не утратила благосклонности эмира. Очарование ее столь велико, что ей ничего не стоит заставить его высочество ассигновать крупные суммы на дела белой эмиграции, на крестовый поход против большевистской России. Не исключено, что мадемуазель Люси пытается заключить сделку под будущее бухарское наследство. Генерал Миллер в финансовых вопросах сама наивность и простота. Пока что он позволяет предприимчивой особе без ведома ее барона получать изредка в кассе Комитета некоторые суммы. Надо сказать, Люси и так не нуждается. Ее барон ни в чем ей не отказывает. И все же приятно тайком от него шить сногсшибательные туалеты, состоять клиенткой самых шикарных модисток Парижа, останавливаться в великолепных отелях, пускать пыль в глаза, словом, проявлять самостоятельность. В светской хронике частенько мелькают сообщения о блистательной «Л. ла Г.».

Высказав все это женской скороговоркой, мисс Гвендолен пристыдила Монику:

— Сколько тебе, мисс, твердили: воспитанная девушка, да еще леди, не дает волю чувствам. И тебе нечего распускаться. Твоя новоявленная родственница, к сожалению, дешевая искательница приключений. Отец твой, господин эмир, и думать о ней позабыл. Такова жизнь, душечка! Эмир не выплатит твоей мамаше и ломаного фартинга. Тебе раз и навсегда надо выкинуть ее из голову. Забыть о ней, как тебе это ни горько. А мы с мистером Эбенезером желаем тебе только добра и позаботимся, чтобы ты с ней больше не встретилась.

Моника приуныла. Смятение и горечь остались от встречи с матерью. Холодок равнодушия, ревнивая неприязнь, которую испытала Люси при виде дочери, отталкивали. Не возникло ни нежности, ни теплоты. Моника каялась, убивалась, почему она не испытывает чувства настоящей близости к этой крашеной, пахнущей приторными духами, молодящейся женщине с замороженным, словно покрытым глазурью лицом, на котором жили своей настороженной жизнью лишь голубые глаза, полные жадности и вражды. Осторожные поцелуи, которыми наградила Люси свою дочь, оставили след коснувшейся сосульки, и Моника, полная ужасного сомнения и даже отчаяния, инстинктивно пыталась стереть его ладонью.

— Сколько тебе говорили, — продолжала Гвендолен, — не мять лицо пальцами. Пойдут угри и прыщи. Марш к себе! И выбрось всё из головы.

Но разве выбросишь из головы такое. От одного упоминания имени Люси у Моники сердце провалилось в бездну, и, бог знает, сколько она в тот вечер пролила слез, она, которая вообще не плакала: ни когда в темноте хлева болели ссадины от ржавого железа на кистях рук, ни когда надвигался кошмар, именовавшийся Кумырбеком, ни когда мисс Гвендолен коверкала ее ум и душу, ни когда ее выставили напоказ Ага Хану и ничто, казалось, не могло ее спасти от жалкой участи рабыни. А вот теперь она по ночам плакала до того горько, что черствая, безжалостная менторша мисс Гвендолен на соседней кровати хныкала по-бабьи: «Перестань, не то я тоже зареву!» Женская натура непостижима. Непростительная слабость! Но это было так. Мисс Гвендолен привязалась к объекту своих опытов, злилась, бранила себя и… ничего не могла поделать со своими нервами.

А поводов у Моники проливать слезы появилось предостаточно. Люси ла Гар напоминала о себе ежедневно. Она отнюдь не собиралась отрекаться от Моники. С очаровательной дамской непосредственностью она повсюду афишировала свое положение супруги его величества короля Бухарии и претендовала на королевские почести. На рауты и приемы Люси ла Гар надевала немыслимые тюрбаны, нелепые, пестрые, причудливого фасона. Наряды ее изображали нечто азиатское, что-то среднее между индусским сари и японским кимоно, впрочем, выгодно подчеркивающее линии фигуры. В письме эмиру его неофициальный представитель при Лиге Наций господин Юсуфбай Мукумбаев писал: «В этих силках дьявола запутаются любые дела».

В один из дней он оставил скромную квартиру, которую снимал у одной ошвейцарившейся левантинки, свой невинный «кейф», свои курпачи и ястуки, свой чайник с зеленым чаем, свою крошечную пиалушку голубоватой расцветки «джидогуль» и, облекшись в бухарский золототканый халат и весьма респектабельную чалму настоящей индийской кисеи, направил стопы в отель «Сплэндид». Он поднялся в номер «люкс», долго и важно приветствовал хмуро встретившего его мистера Эбенезера Гиппа, но не заикнулся о деле, которое его сюда привело. Он уклонился от встречи с Моникой, пробормотав о неприличии видеть постороннему человеку девушку-мусульманку в несоответствующей обстановке и без покрывала. Он смиреннейше попросил пришедшую в гостиную мисс Гвендолен почтительнейше передать Монике-ой, что халиф правоверных Сеид Алимхан здоров и преуспевает в жизненных делах. Но он ни разу не произнес титула, не назвал Монику принцессой.

Все это звучало очень комично. В пешаверском бунгало господин Мукумбаев не конфузился, когда Моника выбегала к нему без покрывала на лице, и запросто беседовал с ней. Но, видимо, на чужбине Мукумбаев почитал своим долгом выдерживать малейшие мелочи восточного этикета и соблюдать религиозные предписания.

Он посидел в гостиной с мистером Эбенезером Гиппом, помолчал и удалился, бросив многозначительно:

— Почтительной дочери надлежит ждать повелений своего отца и блюсти свое достоинство.

Шурша золототкаными полами халата, он покинул отель, заставив обслуживающий персонал «разинуть рты изумления и восторга».

На поблекшем невзрачном лице Юсуфбая Мукумбаева ничего не отражалось. Знали, что он жаден к деньгам, что деньги — его единственное божество. Но что он хотел показать своим приходом в отель «Сплэндид»? Простое ли уважение, или отдать долг придворной вежливости, боязнь ли английских хозяев Моники, или имел какую-то особую цель?

В Женеве ничего нельзя скрыть. Выяснилось, что в тот же день Юсуфбай Мукумбаев нанес визит и мадам Люси.

— Ничего не знаю, — сказала мисс Гвендолен, — но одно не вызывает сомнения: этот бухарец здесь — сеидалимхановский представитель, и обойтись без него в Лиге Наций, по-видимому, нельзя. Он заискивает перед мадам Шлюхой. Он ищет контактов с бароном Робером Ротшильдом.

— Этот разряженный павлин, — думал вслух мистер Гипп, — возможно, и согласится на спектакль в Комитете безопасности с девчонкой, однако лишь в одном случае — если это послужит на пользу ему и барону. Дела эмира его интересуют постольку-поскольку. Он прежде всего коммерсант, и эмир нужен ему как вывеска для его фирмы «Торговля каракулем. Мукумбаев и К°». А поскольку половина состояния эмира в сейфах Ротшильдов, ему надо заручиться их поддержкой.

Нельзя допустить, чтобы он нам помешал. Вопрос о Бухаре — должен стоять в Комитете безопасности. Единственная возможность его поднять — это наша принцесса… И чем скорее, тем лучше!

И все же нотки сомнения звучали в голосе мисс Гвендолен.

ОЖИДАНИЕ

Приглушенный, вкрадчивый голос, делающий честь дьяволу.

Кристофер Maрло

Чудесный фарфоровый цвет лица Моники сделался на берегах Женевского озера еще чудеснее. Ни азиатское солнце Чуян-тепа, ни