По предложению одного из санитаров, бывшего колхозника, в сарай свозили и зелёные листья капусты, остававшиеся после вырубки кочанов. Он посоветовал порубить для засолки и их, мол, зимой пойдут на корм скоту, да и самим «чёрные» щи тоже можно поесть в случае чего. Было заметно, что люди, перенёсшие Ленинградскую блокаду, или только слышавшие о ней, понимали, как дороги и важны для госпиталя заготавливаемые ими овощи.

Захаров, увидев подходившего начальника, хотел было по форме доложить ему о положении дел, но Борис жестом остановил его и сказал:

— Руководите работой, как будто меня тут нет, а я присоединюсь к какой-нибудь группе и буду работать так же, как другие, при этом я с народом получше познакомлюсь. Да и то, что буду трудиться наравне со всеми, послужит хорошим примером. Кстати, а где Павловский?

— Да он тут где-то был, сейчас с секретарём комсомолии боевой листок готовят. Они ведь каждый день боевые листки выпускают о ходе уборки.

«Совсем как до войны в колхозе», — невольно подумал Алёшкин. Он зашёл в сарай и, взяв в руки тяпку, стал с азартом рубить брошенную в длинное корыто капусту. Для этого ему пришлось протиснуться в группу девушек, очевидно, дружинниц-санитарок.

Они вначале внимания не обратили на присоединившегося к ним командира, приняв его за кого-нибудь из выздоравливающих, и продолжали болтать о госпитальных событиях без всякого стеснения. Но затем, видно, кто-то подсказал им, что рядом находится начальник госпиталя. Девушки удивились и смутились. До сих пор начальник, если и приезжал на полевые работы, то только издали смотрел, а сам участия не принимал. Этот же какой-то чудной, сам за тяпку взялся! Шутки и смех понемногу утихли…

Но молодость берёт своё, и уже через полчаса, увидев, как споро управляется тяпкой их майор, они как будто забыли о его особом положении и вскоре уже болтали и смеялись вместе с ним, как с давним знакомым. А Борис, вспоминая подобную работу, выполняемую им мальчишкой и у Стасевичей, и у дяди Мити, с увлечением отдавался ей. Его тяпка так и мелькала в воздухе, с хрустом рассекая тугие кочаны капусты. Глядя на него, девушки смеялись и шутили, но работали с ещё большим рвением и азартом.

Обед в положенное время привезли с кухни в термосах. Борис поел наравне со всеми и перешёл в другую группу. Там было больше мужчин (санитаров и выздоравливающих), они занимались перевозкой и загрузкой картофеля в яму.

День пролетел незаметно, но он принёс большую пользу и в материальном отношении, так как удалось закончить уборку всех овощей вовремя (со следующего дня действительно начались дожди, которые продолжались почти весь октябрь), и в части знакомства нового начальника госпиталя с подчинёнными. Болтая с товарищами по работе в овощном сарае и на поле, он как-то незаметно в течение одного дня перезнакомился почти со всей молодёжью госпиталя. Неохваченными остались только работники, в основном пожилые и нездоровые, на которых на это время возложили обязанности по уходу за ранеными, находившимися в госпитале.

Когда вечером Борис возвратился вместе со всеми с поля, то первого, кого он увидел, и кто заметил его, был Джек. Заметив хозяина, пёс весело взвизгнул (в радости он никогда не лаял) и, бросившись, чуть не свалил его с ног, пытаясь лизнуть в лицо. Обрадовался своему четвероногому другу и Борис. Он обнял собаку за мохнатую шею и прижался лицом к пушистой голове. Так, вдвоём они и направились в дом, где их встретил Игнатьич.

Войдя, Борис не узнал своего жилища. Видно было, что в его отсутствие тут основательно потрудились. Прежде всего, всё помещение было перегорожено на три комнаты плащ-палатками, очевидно, привезёнными Игнатьичем с собой. Арка, отделявшая спальню от большой комнаты, была завешена двумя палатками настолько плотно, что образовалась вторая стена, с одного края создавшая нечто вроде двери, завешенной одеялом. В противоположной части большой комнаты двумя палатками был отделён хозяйственный угол Игнатьича. Там, кроме его постели на добытом откуда-то топчане, находился и его старый шкафчик, сделанный одним из столяров медсанбата. В нём хранилась нехитрая посуда, тоже привезённая Игнатьичем с собой.

Встретив Алёшкина, ординарец сказал, что он взял с собой и самодельный умывальник, которым они пользовались в батальоне:

— Сковорода хоть и ворчал, но отдал. Хотел я наши табуретки и стол взять, да Лагунцов отговорил, мол, этого добра и здесь достаточно. В самом деле, я у завсклада всё получил: и скамейки, и табуретки, и два маленьких столика — себе, да и вам в спальню.

До сих пор Борис как-то не осмеливался спросить про Катю и, не видя её, подумал, что, если она и приехала, то поселилась где-нибудь с сёстрами. Но, едва он зашёл в спальню, чтобы сбросить грязную гимнастёрку и надеть чистый китель, как понял, что, Катя не только приехала, но, кажется, и решила жить с ним в одном доме. На стене рядом с его шинелью висела и её шинель, а в углу на табуретке лежал её вещевой мешок.

Борис спросил Игнатьича, собиравшегося на кухню за ужином:

— Шуйская тоже приехала?

Тот усмехнулся в свои рыжеватые с сединой усы:

— А как же! Конечно, приехала. Она целый день в операционной провела, в палаты ходила, перезнакомилась со всеми, кто тут оставался. Да вот она и сама идёт, сейчас сама вам всё расскажет.

И действительно, только Игнатьич отворил дверь, как в неё вбежала раскрасневшаяся, весёлая, но в то же время смущённая Катя. Она остановилась у дверей и, исподлобья поглядывая на Бориса, спросила:

— Ты не сердишься, что я оставила свои вещи у тебя? Я хотела поселиться у старших сестёр, в землянке у них места много, но Мертенцева сказала мне: «Что же вы, так и будете врозь жить? У нас тут так не принято! Мы ведь знаем, что вы с товарищем начальником живёте». Я чуть не провалилась со стыда. И откуда это всё известно?..

Борис во время этой речи, чувствуя себя неловко, стесняясь присутствия Игнатьича, не знал, что и ответить. Тот, видимо, заметив это, поспешно вышел из дома и плотно закрыл за собой дверь.

— Ну, Боренька, милый мой, ведь это хорошо, что мы будем с тобой вместе! Теперь уж я не буду бегать к тебе украдкой, как в медсанбате. Здесь все считают меня, если не настоящей, то военной женой, и потому я думаю, что могу поселиться у тебя. Понимаешь, — торопилась она, не давая Алёшкину ни времени, ни возможности что-либо возразить, — когда я