Он знал, где находится дом замполита, и без труда нашёл его. Войдя, увидел Павловского, сидевшего за столом и о чём-то оживлённо беседовавшего с двумя девушками напротив него. Заметив входящего Алёшкина, все встали, и Павловский доложил:

— Товарищ майор, провожу совещание с секретарём партийной и секретарём комсомольской ячейки о подготовке госпиталя к празднованию 26 годовщины Октябрьской революции. Времени осталось немногим больше месяца, а планы у нас большие.

— Вы ещё не закончили? — спросил Борис.

— Нет, мы только недавно начали, но, если я вам нужен, то мы можем прервать совещание, вечером договорим. Вы, девчата, можете идти.

— Нет, нет, подождите, — остановил Борис направившихся к дверям девушек. — Совещание вам действительно придётся временно прервать, но уходить пока ещё рано. Вадим Константинович, познакомьте меня с девушками! Одна из них — моё партийное начальство, я к ней на учёт должен встать, а другая должна быть одной из первых помощниц. Так что мне надо их узнать поближе и сделать это побыстрее, они обе главные действующие лица в госпитале. Садитесь товарищи, а вас, товарищ Павловский, прошу рассказать мне про них всё, что знаете, пусть и они послушают, да и сами добавят, если вы что-нибудь пропустите.

Девушки покраснели, переглянулись и послушно уселись на табуретки, с которых только что встали. Борис уселся на третью, последнюю из стоявших в комнате, а Павловский разместился на своей постели. Внутренне он был очень доволен выступлением нового начальника, его непринуждённым товарищеским поведением. Кучинский был беспартийным, держался со всеми подчёркнуто официально и всегда находился в каком-то отдалении от коллектива. Более или менее товарищеские беседы он вёл только с начальниками отделений.

— Прежде всего, Вадим Константинович, я хочу знать, кто есть кто.

— Вот эта, — показал Павловский на высокую, черноглазую, плотную и, очевидно, сильную девушку, — Тамара Логинова, старший сержант, младшая операционная сестра, пришла к нам в Ленинграде во время блокады. Она училась на третьем курсе мединститута, от эвакуации отказалась и попала к нам в госпиталь. Она член партии с 1940 года, из рабочих, родители её погибли в блокаде, старший брат служит лётчиком где-то на Южном фронте, от него нет уже давно вестей. Месяца три тому назад нашего бывшего секретаря партячейки санотдел армии перевёл во вновь организуемый госпиталь легкораненых, он по специальности провизор, был заведующим аптекой. У нас остался второй фармацевт, очень квалифицированная работница, товарищ Иванченко Мария Андреевна, тоже член партии, она сейчас заведует аптекой. Сначала хотели взять её, но у неё здесь дочь медсестрой работает, да и ей самой очень не хотелось уходить из госпиталя, в котором служит со дня основания. Мы с товарищем Кучинским посоветовались и дали согласие на перевод провизора Михеева.

Борис подумал: «Ну и ловкач этот Кучинский! Всех нужных людей из госпиталя забрал: ведущего хирурга (свою жену), начхоза, секретаря партячейки — начальника аптеки, наверно, ещё кого-нибудь прихватил».

Павловский продолжал:

— Секретарём партячейки избрали Тамару. Она, хотя ещё и молодой коммунист, но к работе относится с жаром и мне много помогает. Вторая, младший сержант — палатная медсестра Нина Куц — секретарь комсомольской ячейки. Она тоже бывшая студентка Ленинградского мединститута, только первого курса. Пришли они к нам одновременно. Нинины родители живут где-то около Тамбова, братьев у неё двое, но оба младше её, и пока ещё, наверно, дома. Нину избрали секретарём комсомольской ячейки уже давно, больше года. На её работу мне жаловаться не приходится. Комсомольцев у нас около тридцати человек.

— Двадцать восемь, — поправила Куц.

— Хорошо, двадцать восемь, — согласился Павловский. — Они есть во всех отделениях госпиталя и всегда являются застрельщиками и главными исполнителями всякого нового дела. Скоро будет год, как они организовали художественную самодеятельность. К участию в ней привлекли почти всех врачей и медсестёр. В армии по этому вопросу среди других медучреждений мы находимся на первом месте. Наша самодеятельность выступала во многих госпиталях. Активно комсомольцы работали и на полевых работах. Все безупречно выполняют свои служебные обязанности. В этом мы многим обязаны Нине Куц, как секретарю ячейки.

Борис улыбнулся:

— Ну, Вадим Константинович, по тому, как вы охарактеризовали этих девушек, если бы вы помоложе были, то я бы сказал, что вы влюблены в них!

Павловский как-то помрачнел и довольно сухо произнёс:

— Борис Яковлевич, вы позволите так вас называть?

— Конечно, конечно! — воскликнул Алёшкин.

— Девушки эти действительно работают хорошо. Поживёте, поближе узнаете их и сами убедитесь. Ну, а влюбляться в них у нас тут и без меня народу хватает, — закончил он уже более спокойным тоном.

Обе девушки при фразе Бориса как-то смущённо опустили головы, сильно покраснели и, встав, попросили разрешения уйти. Алёшкин позволил. Понимая, что совершил какую-то ошибку, он решил сразу же поставить все точки над и:

— Вадим Константинович, простите, я своей нелепой шуткой какую-нибудь бестактность себе позволил? Может быть, у девушек тут женихи есть?

— Да нет, дело не в них… — ответил задумчиво Павловский. — Дело во мне. Неделю тому назад я получил извещение от сына, он у меня на флоте служит, в Кронштадте… Он сообщает, что в Ленинграде умерла моя жена. Она не захотела эвакуироваться, отказалась уезжать и со мной, так как, оставаясь в городе, могла видеться с приезжавшим туда сыном. Перенесла все лишения, связанные с блокадой и, хотя мы ей из своих пайков и помогали, чем могли, всё-таки заболела дистрофией, затем воспалением лёгких, и умерла. Ведь она тоже была уже немолода, всего на два года моложе меня, то есть ей было 55. Ну а ваша шутка девушкам, знавшим о моём горе, показалась неуместной, да и меня она смутила, и…

Но он не успел докончить свою мысль, как дверь открылась, и показался Кучинский:

— Вот он где, а я-то его обыскался, и на огороде, и в операционной, и в палатах был. А он тут у замполита засиделся! Поедем скорее к Склярову. Он приказа о моём назначении не подписывает, пока мы ему рапорта не представим. Я уже написал, вот, подпиши его, и поедем докладывать. А то я теперь между небом и землёй вишу. Ну, а с замполитом ты ещё успеешь наговориться.

Борис встал. В душе он клял чёртова Кучинского, который, рассказывая о людях госпиталя, ни словом не заикнулся о несчастье, постигшем замполита. Это показывало, как мало начальник интересовался жизнью окружавших его людей. Борис смущённо протянул руку Павловскому и сказал:

— Вадим Константинович, извините меня. Я очень сожалею о своих глупых словах и сочувствую вашему горю.

Затем он догнал уже вышедшего Кучинского, последний при