приехала и представила свои документы начальнику канцелярии товарищу Добину, он чуть презрительно и снисходительно посмотрел на меня и в упор спросил: «Вы что же, жена товарищу майору будете?» Я даже немного растерялась, но потом набралась смелости, а, может быть, и нахальства, и прямо ответила: «Нет, не жена, но жить с ним мы будем вместе. Вам этого достаточно?» Он хотел смутить меня, а после этого ответа смутился сам! Конечно, он не ожидал такой прямоты от меня, ведь именно он оформлял твои документы и, выправляя аттестат, прекрасно знал твоё семейное положение. Я это понимала, потому так ему и ответила. Он за мою прямоту, кажется, меня уважать стал. Ты на меня не сердишься?

Они сели рядом на одну из скамеек, стоявших у стола. Она немного испуганно и встревоженно посмотрела на всё ещё молчавшего Бориса.

— За что же на тебя сердиться, коли ты правду сказала? Мне только неловко, что я тебя, как какую-то наложницу, за собою вожу. Что обо мне, да и о тебе подумать могут, какие разговоры начнутся — это меня смущает. Да кроме того, ведь я тебе не раз говорил, что я ни жену, ни семью не оставлю. А как будешь ты?

— Не будем об этом. Я ж тебе тоже сто раз объясняла, что я не собираюсь тебя отнимать от семьи. Пока мы здесь, на фронте, мы будем вместе, а что будет потом… Ты подожди, я тебе ещё не всё рассказала. После канцелярии я отправилась в операционную, познакомилась со старшей операционной сестрой Журкиной Антониной Кузьминичной. Ты её ещё не видел, с ней не говорил? Она такая подвижная, как наш Лев Давыдович, и по возрасту, наверно, не далеко от него ушла. Она меня приняла очень хорошо, удивилась только, что я, такая молодая, уже младший лейтенант медслужбы. У них здесь даже врачи есть, которые только звание лейтенанта имеют, а сама она тоже лейтенант. Из разговора со мной по нашим сестринско-хирургическим делам она поняла, что я в этом деле неплохо разбираюсь, и обрадовалась. У них тут, кроме неё, ни одной настоящей операционной сестры нет, а с самоучками работать очень трудно. Затем она и про тебя расспросила, действительно ли ты хирург, много ли оперируешь. Ведь их прежний начальник, как она сказала, в хирургии ни капельки не смыслил, да и его жена, хоть и числилась ведущим хирургом, ни одной серьёзной операции не сделала, всё на приезжих из ОРМУ (отдельная рота медицинского усиления — Прим. ред.) или фронтовых госпиталей выезжала. Я ей рассказала, сколько и какие сложные операции ты делал, что почти всегда была твоей операционной сестрой, и она прямо-таки обрадовалась. Затем Антонина Кузьминична перезнакомила меня с находившимися в оперблоке перевязочными сёстрами, а потом мы прошли в их землянку, где я собиралась поселиться. Вот там и произошла моя встреча с Тоней Мертенцевой. О том, какое она предложение мне сделала, я уже сказала. Между прочим, ты ей очень понравился, так что смотри у меня! На свете есть только один человек, к которому я тебя не ревную и никогда не буду ревновать, это твоя жена. А всех остальных, если они, не дай Бог, появятся, изничтожу! Но с этой Тоней мы как-то сразу подружились, она, конечно, поняла моё положение и успокоила меня. У них тут добрая половина госпиталя находится точно в такой же ситуации. Как начала она мне перечислять, кто с кем живёт здесь, да у кого есть поклонники из штаба армии, так я и успокоилась — не буду выглядеть белой вороной. Да и тебе волноваться нечего, ведь и сам начсанарм с Шурочкой живёт, об этом весь санотдел, да и все госпитали знают. Ну, да и в других госпиталях то же делается, и не только в госпиталях. Как это может быть, чтобы в течение двух лет рядом, часто не только в одной землянке или палатке, а даже под одной шинелью, жили молодые мужчины и женщины, и между ними не возникло бы чувства взаимного влечения, а как следствие, и близости? Ну, так как? Я буду жить здесь?

— Да я тебе пока ничего не возразил… Только всё же думаю, что наше положение какое-то неправильное. Ну, пойми, у нас с тобой есть определённая договорённость, хотя в этих вопросах любая договорённость может порваться. Ты меня любишь, и я отношусь к тебе не равнодушно, мы живём с тобой как муж и жена… Но ведь почти все здесь знают, что у меня есть настоящая жена, есть дети. Невольно люди задаются вопросом: а как у него будет с семьёй? Что он, её совсем бросил, или эта женщина у него просто для развлечения? Как мне отвечать на эти вопросы?! Ну, а если у нас с тобой вдруг появятся дети, тогда что? Как я тебя брошу с ребёнком? Но и остаться с тобой я тоже не смогу. Тут поневоле начнёшь думать, ведь если мы станем жить вместе, то это будет совсем другое дело, чем когда мы с тобой встречались иногда…

— Дети? Никаких детей не будет, сейчас не до них — война! Пожалуйста, об этом не думай, это моё дело. Ну, а в отношении семьи никто тебя не спросит, других же не спрашивают! Я тебя люблю, ты меня тоже, хотя, может быть, и не так, как бы мне хотелось… Но мы живём, и давай будем жить так, чтобы я не бегала к тебе, как какая-нибудь уличная девка. Будем жить вместе, от этого ничего не изменится. Ты же меня уже знаешь, я своей связью с тобой никогда не воспользуюсь, буду работать, как и в медсанбате, насколько хватит сил. Так будет до конца войны, ну а там посмотрим… Давай не будем на эту тему больше говорить.

В это время пришёл Игнатьич, принёс еду на троих и почти целый котелок объедков для Джека. Они поужинали, затем Катя встала из-за стола и, взглянув на Бориса, удалилась в спальню, следом за ней прошёл и Борис. Там она обняла его и, целуя, вполголоса сказала:

— Боренька, миленький, ну успокойся! Всё будет хорошо. Поцелуй меня, я сейчас уйду… Сегодня, чтобы ты не волновался, я у тебя не останусь, ну, а завтра… Завтра мы посмотрим. Ты посоветуйся с замполитом, и если он скажет, что нам нужно жить врозь, то так и будет.

Подходя к двери, Катя заявила:

— Мне сегодня приказано дежурить по операционно-перевязочному блоку. Дежурство с восьми часов вечера до