Оноре. Он с тоской смотрит в сторону Эвелины. Их венские встречи – полная противоположность тому, чтоб было в Швейцарии. Муж Евы во всеоружии, он постоянно трётся рядом, не отпускает жену от себя, будто привязав невидимой цепью. Да и сама Эвелина после непростительной ошибки, допущенной Оноре с двумя любовными письмами, оказавшимися в распоряжении ревнивого супруга, ведёт себя крайне осторожно. Ласковый взгляд, едва заметная улыбка, ободрительный кивок – вот всё, чем Ева может выразить ему свои искренние чувства. Безусловно, она его любит и обожает, в чём Оноре ничуть не сомневается. Но всего этого очень мало! Ведь он приехал сюда не для того, чтобы встречаться с какими-то поляками, каждый день натыкаясь на приторную мину пана Ганского. Из всех присутствующих хотелось видеть только одну – ЕВУ! И никого больше. Желаннее всего – почувствовать Эвелину в своих объятиях.

Однако оказаться наедине никак не удавалось. Даже сорвать желанный поцелуй – никак и нигде. По всему выходило, что в этот раз он вернётся в Париж несолоно хлебавши, так и не добившись желаемого. Смирившись со своей участью, Оноре продолжает ездить, наносить вежливые визиты и… купаться в собственной славе. Но во всём этом блеске не хватало главного – полного присутствия счастья.

Из письма Бальзака Ганской: «Моя обожаемая Ева! Никогда еще я не был так счастлив, и никогда еще я так не страдал. Жар сердца, превосходящий самое живое воображение, обращается нынче горечью, ибо блаженству не дано утолить свою каждодневную жажду. Я знал, какая боль меня ждет, – я ее дождался. Издали эта боль казалась мне величайшим наслаждением, и я не ошибся. И горе, и счастье сегодня уравнялись в правах. Судьбе было угодно, чтобы твоя красота расцвела с новой силой, хотя и раньше она сводила меня с ума. Если б я не знал, что мы связаны навек, я умер бы от печали. Не покидай меня, потому что этим ты меня убьешь. Я не верю в другую жизнь, кроме жизни с тобой. Чего же ты опасаешься? Разве своим трудом я не доказал тебе свою любовь? Приехав сюда, я предпочел будущему настоящее. Это глупость, совершаемая человеком, опьяненным любовью, ведь ради встречи с тобой я на многие месяцы отдаляю тот миг, когда мы, как ты сама говоришь, станем наконец свободны. Так свободны, что… О! Я и думать не смею об этом! Будет на то воля Божья! Я люблю тебя бесконечно, и все говорит за то, что мои мечты сбудутся, но вот когда? Целую тебя тысячу раз, но разве мои воображаемые поцелуи способны утолить снедающую меня жажду? Ни часа, ни минуты мы не сможем остаться вдвоем. Между нами неодолимые преграды, которые лишь понапрасну разжигают мое сердце. Поверь, будет лучше, если я уеду как можно скорее…»{329}

С некоторых пор счастьем для этого человека, помимо литературы, стала женщина по имени Ева. И чем активнее он к ней стремился, тем осторожнее вела себя та. Казалось, Эвелина уплывала от него всё дальше и дальше. Ганская постепенно превращалась в некий символ недосягаемой мечты…

* * *

Для многих Бальзак – истинный фаталист. И с этим трудно не согласиться, ибо то, с какой невероятной бесшабашностью (и даже отвагой) романист ввязывался в ту или иную авантюру, заставило бы позавидовать самого Браммела. А всё потому, что, как бы ни испытывала судьба этого человека, за всё хорошее он сполна расплачивался лишениями, горестями, вечным безденежьем, отчаянным одиночеством и ежедневным самоистязанием. Странно, Бальзак никогда не сдавался. Этот вечно улыбающийся, рыхлый толстяк слыл неисправимым оптимистом. И, будучи при этом фаталистом, был уверен: не сегодня – так обязательно завтра – всё вернётся на круги своя, и он обретёт-таки уготованное ему на небесах личное счастье.

Тем не менее пока об этом приходилось только мечтать. За счастье видеть в Вене Ганскую предстояло расплачиваться. И то, что эта расплата незамедлительно последует, фаталист Оноре почувствовал задолго до своего возвращения в Париж. Так и случилось: неприятности посыпались отовсюду, откуда только могли посыпаться.

Совсем недавно они с сестрой радостно поздравляли матушку с её пятьюдесятью шести?.. семи?.. – в общем, с очередным днём рождения, желая хоть как-то поддержать Анну-Шарлотту, загруженную семейными тяготами и заботами. Главным «камнем на сердце» матушки по-прежнему оставался «последыш» Анри, который, выпорхнув из небытия, явился, не запылился, да ещё с женой (к слову, старше его на целых пятнадцать лет) и их малолетним ребёнком. Анри почти не изменился: он не привык работать и интересовался только одним – поиском халявных денег. Всё это очень тревожило – как Анну-Шарлотту, так и всех остальных.

Было ещё одно. У любимой сестры Оноре, Лоры Сюрвиль, начались серьёзные проблемы со здоровьем. Всегда весёлая, она вдруг начала чахнуть, как когда-то её младшая сестра Лоранс. Возможно, догадывался брат, это было связано с серьёзными проблемами у её мужа, который, как мы помним, несмотря на его ум и упорство, оказался-таки банкротом.

Однажды Лора заглянула (тайком!) к старшему брату. Они обнялись, а потом долго беседовали. Позже Бальзак написал об этой встрече Ганской: «Дела ее мужа идут не слишком шустро, ее жизнь протекает во мраке, силы истощила не ведомая никому, бесславная борьба. Что за бриллиант лежит в грязи! Лучший бриллиант, что я знаю во Франции. На радость ей, мы оба всплакнули! Бедная малышка все время смотрела на часы – у нее было только двадцать минут: муж ревнует ее ко мне. Тайком прийти повидать брата!»{330}

А тут и третье: Лора де Берни. Судя по всему, Dilecta тихо умирала. Нет, к Оноре у этой женщины не было никаких претензий; возможно, даже наоборот, ведь в её затухающей жизни именно «милый друг» являлся тем светлячком, который всё ещё помогал держаться на плаву. Лора настолько обессилела, что была вынуждена отказаться от работы над его корректурами. Ну а Оноре… он не в силах был бедняжке чем-либо помочь.

В придачу ко всем напастям Бальзак в очередной раз оказался в долговой ловушке. Поездка в Вену обошлась необоснованно дорого; она его почти разорила. Ведь Оноре ездил в долг. В Австрии романист преступил все правила приличия (и даже закона!), выдав (в обход всё того же закона!) вексель на имя Эдмона Верде, который, узнав об этом, буквально рассвирепел! Да и сам отъезд из Вены «маркиза де Бальзака» напоминал бегство Бонапарта из Москвы; Бальзак благодарил судьбу, что едва выбрался оттуда. Протянутую руку гостиничного служки пришлось оставить без чаевых – зато с ощущением крепкого