Наше государство в сто раз больше карликового государства, о котором только что шла речь. Важнейшие противники, с которыми нам придется иметь дело, превышают его в 20-30 раз. наше стратегическое мышление ориентируется на борьбу с сильной коалицией. Будем ли мы вправе оценивать стратегически СССР или другое большое государство как арифметическую сумму сотни малых государств? Можем ли мы руководиться в нашей подготовке к войне и в руководстве операциями только что рассмотренными идеями лилипутской стратегии? Сохраняют ли свою силу стратегические закономерности, верные для столкновения двух карликовых государств, для столкновения колоссов? Как влияет изменение масштаба на стратегические и оперативные истины?

Мы уже видели, что при малом масштабе отпадает целый ряд методов, осуществимых лишь при значительной концентрации средств. Если в армии всего один или пара кавалерийских полков, то, естественно, в ней может быть только войсковая конница — вопрос о конных массах, о задачах армейской конницы для нее отпадает. Точно так же отпадает возможность пробивать путь наступления пехоты артиллерийским тараном. Крепость в войне двух малых государств может держаться долго и сыграть ту роль, которую она играла еще в середине XIX века. Авиация малых государств может быть пропорционально сильнее авиации больших государств в два раза, и все же при войне малого масштаба пехота может совершать свои передвижения по старинке: так как у неприятеля всего-навсего два десятка аэропланов, перед которыми стоит очень много разнообразных задач, то сосредоточенная бомбежка концентрированными силами авиации походных колонн на каком-либо направлении отпадает.

Но существенный интерес приведенного нами примера борьбы карликовых государств заключается не в этих замечаниях, а в том, что в этом примере исключается влияние развития производительных сил. Чтобы оно оказало влияние на войну, необходимо, чтобы последняя протекала в значительном масштабе. Стеснив до карликовых размеров пространство и время, мы аннулировали важнейший фактор, определяющий эволюцию военного искусства, и, естественно, пришли к положениям наполеоновской стратегии начала XIX века.

Количество переходит в качество. Вся тайна эволюции военного искусства заключается в том, что в начале XIX века мы видели наполеоновскую стратегию в полном величии, сокрушающей одним ударом целые государства; Наполеон побывал со своими армиями во всех важнейших столицах нашего континента, а в XX веке он выродился в Наполеончото. Тот же болгарский герой, Радко-Дмитриев, весьма почтенный генерал, переброшенный из лилипутского масштаба в гигантские рамки мировой войны и поставленный во главе одной из царских армий, совершенно не выглядывал Наполеоном, как мы в него ни вглядывались.

Что верно в одном масштабе, оказывается совершенно ложным в другом. Значение государственного тыла для действий армии малого государства весьма ограниченно и является решающим при столкновении колоссов. Пропорционально масштабу растет и значение политической подготовки. Только обширные размеры воюющего государства допускают возможность активного участия тыла в войне — подготовки и высылки пополнений, мобилизации промышленности, формирования новых частей, создания нового оружия и новой тактики.

В эпоху Наполеона войны вызывали безработицу; тыл на время войны замирал. Такой же мертвый характер будет иметь тыл малого государства в нашу эпоху. Но с увеличением масштаба мы будем наблюдать в нем лихорадочную деятельность, энергичные процессы кровообращения, которыми будет обуславливаться громадное повышение стратегической устойчивости фронта.

Крупные операции на фронте будут связаны с огромными поломками организационного характера, поломками людей и материальной части, и в малом государстве сломанные части, как и в эпоху Наполеона, окажутся незаменимыми. А большое государство располагает в своем тылу удивительно богатым складом запасных частей к той сложной машине, которую представляют современные армии; ремонт будет идти непрерывно, и подбившиеся дивизии в 2-3 недели будут приводиться в полный порядок.

Не только мощность, но и значение железнодорожной сети растет с масштабом воюющего государства. В две недели 30 дивизий должны иметь возможность перескочить с одного фланга стратегического развертывания на другой. Если одна сторона опростоволосится и не заметит искусно собранного другой стороной кулака, то в течение 10-15 дней она имеет возможность исправить свою ошибку посредством железнодорожного маневра. Ошибка в первоначальном развертывании, остававшаяся в эпоху Мольтке неисправимой в течение всей кампании, может быть теперь искуплена ценой отскока части фронта на сотню километров. Пока в стане противника ремонтная работа протекает успешно и все пробоины фронта моментально заделываются, отдельная победа, естественно, может иметь только ограниченное значение. Если на каждого бойца неприятель располагает 3-4 заместителями, надежда пустить одним ударом ко дну неприятельскую армию оказывается совершенно необоснованной. Преследование возможно только внутри рамок операции. Сторонники преследования во что бы то ни стало вынуждены включить этот акт в свою теорию не после решительной операции, а до нее, после исходной операции, но в таком случае это не преследование, а необдуманный подход к решающему моменту...

Конечно, большое государство способно наносить несравненно более сильные удары, чем малое; но способность его выдерживать удары растет еще в большей пропорции, и чем крупнее масштаб войны, тем эти удары имеют меньше шансов стать решительными. Оперативная подвижность армии великой державы не только не превосходит, но даже уступает подвижности миниатюрной армии карликового государства, а театр военных действий ширится во много раз. Трудности осуществления Канн растут пропорционально широте неприятельского фронта. На тысячекилометровом театре русской равнины Канны в целом вообще неосуществимы. Шлиффен это прекрасно понимал, отказываясь наносить первый удар России: необозримые пространства последней находились в явном несоответствии с величием и грандиозностью его стремлений. План Шлиффена должен был покончить одним приемом с армией Франции; но события 1914 года показали ясно, что он был слишком величественен и для 500-километрового размаха французского театра. Этот план, вероятно, дал бы блестящие результаты при условии, если бы Франция и Германия, весь масштаб западного театра, были бы меньше в два-три раза. В большой войне возможны только полу-Канны, четверть-Канны — уничтожение живой силы неприятеля не сразу, а по частям. Конечно, недорубленный лес отрастает, уничтожение по частям потребует несравненно больше усилий, времени, средств, гораздо менее рентабельно, чем один сокрушительный удар, — но последний является невозможным в обстановке борьбы крупных государств и современного развития производительных сил. Поэты сокрушения могли бы с большей пользой предложить свои услуги, например, Эстонии, где в XX веке открывается еще простор для Наполеончото; но им не следует пытаться решать мировые проблемы во главе армий Германии или СССР.