автор пишет о Пушкине и декабристах, для нас – священных, а для официальной прессы – неприкасаемых: «…автор повести посчитал нужным обнародовать свою выдумку…», «Я не уверен, что когда-нибудь „в следующий раз“ в каком-нибудь следующем своем сочинении Эйдельман не „вспомнит“ пушкинский „Декамерон“…» и т. д. Право, не хочется цитировать Ваш опус. А подумали Вы о том, что Эйдельмана по Вашей воле теперь вообще не напечатают? Вам не нравится «Большой Жанно». «Пусть так», как говорил Пушкин. Но зачем приплетать «Грань веков» да еще с чудовищным «изложением содержания»: «книга о Павле I и его убийстве»? Неужели это плюс цитата, которую Вы приводите, все, что Вы вычитали из книги, которую историки (не художники, а исследователи) причисляют к основательнейшим трудам о данной эпохе? И цитаты о «скабрезности». Да без Вашей подсказки ни один нормальный читатель не обратил бы на них внимание, столь ничтожное место занимают они в общей ткани произведения.

Ваше имя основателя «Литературного наследства» почти легендарно. Ваши искусствоведческие и литературоведческие труды сохранятся надолго. Зачем же Вы мараете это имя? Ведь эту статью печатные страницы тоже сохранят. По-моему, очень страшно жить с сознанием, что оказался среди участников травли. И что привело Вас к этому? Почему-то кажется, что Вы читали книгу с предвзятостью. Может быть, дело в том, что критикуемый Вами автор использовал Ваши труды, и Вам не понравилось, как он это сделал? Но что получилось? Эйдельмана как автора «Большого Жанно» знают 300 тысяч, Вас как искусствоведа и литературоведа знают специалисты, но Вас как автора этой черной статьи узнают миллионы читателей «Литературной газеты», и очень многие поймут, что к чему.

Зачем Вы присвоили себе сомнительную честь быть участником погромных дискуссий?

Ц. Миллер

Датируется по календарному почтовому штемпелю. Слова «Ваше имя основателя „Литературного наследства“ почти легендарно» подчеркнуты И. С. Зильберштейном красным фломастером, на полях сделана выноска. На конверте фамилия отправителя подчеркнута красным и рукой И. С. Зильберштейна подписано: «СТЕРВА!».

Цецилия Григорьевна (Гиршевна) Миллер (1927–1999) родилась в Москве, в 1947‐м поступила в МГПИ им. В. П. Потемкина на отделение русского языка и литературы, особенное влияние на нее в те годы оказал С. М. Бонди: она слушала его спецкурсы, участвовала в студенческом научном кружке, после окончания института поддерживала с ним отношения. Проработав всю жизнь учителем средней школы, она была известным методистом, а также интересовалась историей литературы, писала книгу о Лермонтове, которая долго не могла выйти в свет и была издана вскоре после смерти автора (некролог см.: Миллер Ц. Г. Москва и Лермонтов. М.: Мосгорархив, 1999. С. [301]). На закате жизни подготовила к печати книгу «Осторожно: История!» (1997) своего супруга В. И. Миллера (1930–1985), кандидата исторических наук, специалиста по политической истории России начала XX века.

36. Письмо Л. В. Мочалова (Ленинград) в редакцию «Литературной газеты» на имя С. Селивановой, 26 января 1984

Уважаемая тов. Селиванова!

Позволю себе выразить свое читательское мнение по поводу статьи И. Зильберштейна «Подмена сути!», ЛГ от 11 янв. 1984 г., № 2 (4964).

Автор ее, приводя слова А. Н. Толстого, декларирует принцип историко-художественного жанра: «если и не было, то должно было быть». Однако для того, чтобы выяснить, реализован ли этот принцип, необходим подлинно критический анализ художественного произведения, анализ его художественной логики, психологии героев, их внутренних побуждений, наконец, самой системы мышления художника, его поэтики. Ничего подобного в статье И. Зильберштейна нет. Профессиональный разбор произведения подменен уличением автора повести в фактологических неточностях. Но точность документальная и точность художественная – совсем не одно и то же: истина, известная каждому литературоведу, искусствоведу, занимающимся искусством как специфическим явлением. (Примеров несовпадения точности документальной и художественной можно привести множество – от В. И. Сурикова до А. Н. Толстого.)

Повесть «Большой Жанно» – всего лишь художественная версия, что заявлено уже самой ее формой придуманного, вымышленного дневника, так сказать, обнажающего прием. Вероятно, в ней можно найти свои художественные просчеты, но судить ее только с позиций фактологии, претендуя при этом на роль арбитра, обладателя единственно истинной моральной мерки, более чем нелепо. Видимо, неслучайно эта неблаговидная роль «классной дамы», избранная Зильберштейном, сопровождается менторски-раздраженным тоном, в котором явственно ощущается личный интерес. И если уж говорить «об уважении приличий», как того требует И. Зильберштейн, то можно было бы обойтись без многих его пассажей в адрес Н. Эйдельмана, в которых последнему приписывается «развязность в изображении Пушкина и его окружения», «пристрастие (…) ко всякого рода скабрезностям» (?!), оправдание «вседозволенности» и т. п. Можно было бы обойтись и без заявлений, явно несоответствующих действительности, вроде того, что внимание Эйдельмана «все больше поглощается описанием интимной жизни (?!) исторических лиц, прежде всего особ императорской фамилии. Такова его книга о Павле I и его убийстве („Грань веков“)». Невозможно согласиться с этим огульным и бездоказательным утверждением.

И последнее. О литературной этике, к которой призывает И. Зильберштейн Н. Эйдельмана. Этично ли (и научно ли?) ссылаться на «одну из московских газет», не указывая ни ее названия, ни даты выпуска? А ведь на этом основывается весьма серьезное обвинение Эйдельмана в недобросовестном присвоении чужих открытий. Уже один этот факт ставит под сомнение уровень аргументации И. Зильберштейна.

Мне кажется, что в целом его выступление не отвечает задачам современной художественной критики, которая при всей своей взыскательности должна быть и доброжелательной.

С уважением,

член Союза писателей,

член Союза художников,

кандидат искусствоведения Л. Мочалов

26 января 1984 г.

Лев Всеволодович Мочалов (1928–2019) – искусствовед, специалист по русской живописи XX века; родился в Ленинграде, окончил факультет теории и истории искусств Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина (1951), аспирантуру вуза (1954), кандидат искусствоведения (1955; тема – «Об отражении жизненных конфликтов и противоречий в картинах русских художников (1860–1880‐е гг.)»); сотрудник ленинградского издательства «Художник РСФСР», а с 1974‐го до последних дней – Государственного Русского музея; поэт (первый сборник – 1957), муж поэтессы Нонны Слепаковой.

37. Письмо неизвестного читателя в редакцию «Литературной газеты», [январь 1984]

Уважаемый товарищ редактор!

Внимательно следил за развернувшейся в ЛГ дискуссией по поводу повести Н. Эйдельмана «Большой Жанно» и решил написать Вам, поскольку считаю тот метод полемики, который избрал И. Зильберштейн (и в котором его, к сожалению, поддержал отдел русской литературы ЛГ), некорректным и неприемлемым.

В своей критической заметке («Подмена сути!», ЛГ от 11 января 1984 г.) И. Зильберштейн прибег к недопустимому ни в каком споре приему: с одной стороны, он предложил Н. Эйдельману обычную (хотя