о популярном очерке Н. Эйдельмана десятилетней давности «Долохов – Дорохов» («Комсомольская правда», 6 января 1974 г.). И. Зильберштейн странным образом не указывает место и время публикации очерка. В противном случае каждый непредубежденный читатель мог бы легко убедиться, что в очерке нет ни одной фразы, которая позволила бы приписать открытие новых материалов его автору. Более того, в нем есть прямое указание: «Недавно украинские ученые опубликовали потрясающее письмо Дорохова Юзефовичу…» На каком же основании И. Зильберштейн предъявляет Н. Эйдельману столь серьезное обвинение?

Выразительной иллюстрацией метода, которым пользуется критик, является пассаж, завершающий бездоказательные обвинения в плагиате и «скабрезностях»: «Впрочем, чему удивляться? Если свою литературную деятельность Н. Эйдельман начал с повести о доисторическом человеке „Ищу предка“, то теперь его внимание все больше поглощается описанием интимной жизни исторических лиц, прежде всего особ императорской фамилии. Такова его книга о Павле I и его убийстве („Грань веков“)».

Между тем достаточно даже бегло ознакомиться с указанной книгой Н. Эйдельмана, чтобы увидеть, что она посвящена не «интимной жизни» «особ императорской фамилии», а проблемам политической и общественной борьбы в России рубежа XVIII и XIX вв. Научные достоинства этой книги были, кстати, высоко оценены такими авторитетными академическими изданиями, как журналы «История СССР» (1983, № 4) и «Вопросы истории» (1983, № 9).

Зачем же понадобилось И. Зильберштейну сознательно вводить в заблуждение многомиллионного читателя «Литературной газеты»?

Как бы ни относиться к книгам Н. Эйдельмана, их критика должна быть объективной и добросовестной и ни в коем случае не подменяться попытками дискредитировать личность и работу писателя с помощью заведомо неправомочных приемов.

Поскольку вопрос имеет принципиальное значение, просим опубликовать наше письмо на страницах «Литературной газеты».

Чистов Кирилл Васильевич, доктор исторических наук, член-корреспондент АН СССР, лауреат Государственной премии СССР

Мануйлов Виктор Андроникович, доктор филологических наук

Егоров Борис Федорович, профессор, доктор филологических наук

Петрунина Нина Николаевна, кандидат филологических наук

Гинзбург Лидия Яковлевна, доктор филологических наук

Левкович Янина Леоновна, кандидат педагогических наук

Вацуро Вадим Эразмович, кандидат филологических наук

Фридлендер Георгий Михайлович, доктор филологических наук, лауреат Государственной премии СССР

Дьяконов Игорь Михайлович, доктор исторических наук

На первом листе регистрационный штемпель редакции с датой «30 января 1984».

Письмо опубликовано в газете не было. По причине общеизвестности имен классиков петербургской гуманитарной науки, подписавших это представительное письмо, мы в данном случае уклонимся от обширного комментария. При этом нельзя не отметить важную особенность оригинального документа: на втором (последнем) листе машинописи, между окончанием машинописного текста и подписями-автографами, имеется довольно большое пространство. Мы склонны предположить, что имеющиеся подписи были поставлены несколько ниже в расчете на то, что непосредственно перед ними появятся автографы более значительных персоналий. Мы доподлинно не знаем, на кого был расчет, и не будем смущать читателя необоснованными предположениями.

33. Письмо И. С. Култышевой (Москва) в редакцию «Литературной газеты», 22 января 1984

Уважаемая редакция!

Пишу вам это письмо в связи с напечатанной в вашей газете от 11 января с. г. статьей И. Зильберштейна «Подмена сути» (позвольте мне обойтись без патетического восклицательного знака, поставленного в заголовке). И само содержание этой статьи, и форма, в которую оно облечено, вызвали у меня чувство острого протеста и потребность высказать несколько замечаний.

Как писал Александр Сергеевич Пушкин, «начнем ab ovo»:

1. Автор статьи пишет: «История» и «художество», по мнению Н. Эйдельмана, «разделены, развиваются по своим законам, ни в чем почти не соприкасаются». С чем здесь не согласен И. Зильберштейн? Разве это не азбучная истина, что научное и художественное осмысливание действительности развиваются по разным законам? Что же касается последней части высказывания, то Н. Эйдельман не пишет «почти не соприкасаются», он пишет «изредка пересекаются». Согласитесь, что «соприкасаться» и «пересекаться» – разные вещи.

2. Как ни старается Н. Эйдельман внушить своим критикам, что он написал художественное произведение, они этого и слушать не желают! Уж коли вы, уважаемый тов. Эйдельман, кандидат исторических наук, да к тому же напечатались в «Политиздате», то и нечего выдавать себя за писателя, а свои «истории» за «художества»! Но «ежели пользоваться такой практикой, то вполне можно дойти и до такой логики»: отказать в прозвании «писатель» врачам Чехову, Вересаеву, Булгакову, инженеру-путейцу Гарину-Михайловскому вкупе с литературоведом Тыняновым. Всяк сверчок знай свой шесток!

3. И. Зильберштейн считает главу о Ростовцеве в книге Н. Эйдельмана не имеющей непосредственного отношения к биографии Пущина. Это заявление не выдерживает никакой критики. Поскольку факт ростовцевского доноса был известен декабристам, в том числе и Пущину, и этот факт играет определенную, весьма важную роль в истории декабристов, то как же можно говорить, что он не имеет непосредственного отношения к биографии одного из самых активных деятелей 14 декабря. А о деятельности Ростовцева в 1850‐е годы Пущин знал, несомненно. Думал об этом, обсуждал с другими своими товарищами (см. упоминания о Ростовцеве в его письмах в кн.: И. И. Пущин. Записки о Пушкине. Письма. М., 1956, стр. 288, 305, 353). Да и для широкого читателя история предателя чрезвычайно интересна и поучительна, хотя бы с нравственной своей стороны. Так что, на мой взгляд, утверждать, что материал о Ростовцеве получился «совсем некстати», более чем странно.

4. Автору статьи представляется «абсолютно ненужным» и раздел «Любовь Николая Бестужева». Не говоря уже о том, что Бестужев был товарищем Пущина, можно рассматривать эту главу и как вставную новеллу (весьма распространенный прием в художественной литературе), с этой точки зрения она чрезвычайно интересна и как дополнительная характеристика самого Пущина, и как воссоздание высокого духа декабристской среды. Многозначительная сноска (о которой я выскажу свое мнение позднее), приведенная именно в этом месте, наводит на мысль, что уважаемого автора статьи задело то, что в книге не назван первый публикатор использованных материалов, но что-то мне не встречалось пока художественных произведений, к которым прилагался бы список использованной литературы. «Опубликованные мною впервые материалы дословно использованы Эйдельманом в его повести», – пишет И. С. Зильберштейн, и в этих словах чувствуется некое обвинение Эйдельману. Но если существуют подлинные письма Бестужева, и к тому же они опубликованы, не выдумывать же было их Эйдельману самому?

5. Теперь о Наталье Николаевне. Здесь уже Эйдельман обвиняется не более не менее, как в «развязном изображении» Пушкина и его окружения. Начнем с того, что во всех своих работах Н. Эйдельман относится к Пущину не иначе, как с величайшей любовью, тончайшим пониманием его личности и творчества, высочайшим пиететом и поклонением, за что ему низкий поклон. И в этой книге ни