быть «твердыми, но не невыполнимыми». Необходимо выделить достаточные силы, чтобы обезопасить Трансильванию от авантюрного нападения Румынии. Затем Вена должна укрепить свои позиции среди балканских держав: она должна стремиться к более тесным отношениям с Болгарией и Османской империей в надежде создать балканский противовес Сербии и «заставить Румынию вернуться в Тройственный союз»[1330].

В его призывах не было ничего такого, что могло бы удивить кого-либо из присутствовавших за столом – так Будапешт вел себя традиционно, Трансильвания занимала центральное место в его внешней и внутренней политике. Но Тиса столкнулся с твердой коалицией, решительно намеренной предъявить Сербии требования, которые, как они ожидали, Белград отклонит. Военный министр Кробатин предупредил, что чисто дипломатический успех не будет иметь никакой ценности, поскольку в Белграде, Бухаресте, Санкт-Петербурге и южнославянских районах монархии он будет воспринят как признак слабости и нерешительности Вены. Время для Австро-Венгрии было на исходе – с каждым годом положение монархии в области безопасности на Балканском полуострове становилось все более хрупким. Выводы, изложенные в протоколе, который вел не кто иной, как граф Хойос, отражали любопытное и не совсем последовательное сочетание основных политических позиций. Все были единодушны, во-первых, в необходимости скорейшего разрешения спора с Сербией «военным или мирным путем». Во-вторых, министры согласились принять предложение графа Тисы о том, что мобилизация из-за Сербии должна начаться только после того, как Белграду будет предъявлен ультиматум. Наконец, было отмечено, что все присутствующие, за исключением венгерского премьера, придерживались мнения, что чисто дипломатический успех, даже если он повлечет за собой «сенсационное унижение» Сербии, будет бесполезным и что ультиматум поэтому должен быть сформулирован в достаточно жестких выражениях, гарантирующих такие ответные действия Белграда, «которые откроют путь к радикальному решению посредством военного вмешательства»[1331].

После обеда к встрече присоединились Конрад и Карл Кайлер, представлявший штаб флота, и министры приступили к рассмотрению военных планов. Отвечая на вопросы военного министра Кробатина, Конрад объяснил, что, хотя план войны против Сербии (названный «План Б», что означает «Балканы») предполагал развертывание большого количества войск на южной границе, вмешательство России в конфликт потребует от Австрии сместить фокус операций с юга на северо-восток. Может потребоваться некоторое время, чтобы выяснить, понадобится ли это, и если понадобится, то в какой срок, но Конрад надеялся, что к пятому дню мобилизации у него будет информация о том, нужно ли принимать во внимание Россию. Эта задержка может даже означать необходимость на первом этапе сдать русским часть Северной Галиции. Оставалось неясным, как именно будет осуществляться столь сложный с точки зрения военной логистики маневр по смене одного военного плана на другой, но министры не стали заострять на этом внимание[1332].

Это совещание стало водоразделом. По окончании встречи шансы на мирный исход конфликта устремились к нулю[1333]. Однако никаких признаков поспешных действий по-прежнему не было. Вариант немедленного внезапного нападения без объявления войны был отклонен. Тиса, чье согласие было конституционно необходимо для принятия столь важного решения, продолжал настаивать на том, чтобы Сербию сначала унизили дипломатическим путем. Прошла еще неделя, прежде чем он уступил давлению большинства, главным образом потому, что его удалось убедить, что отказ от окончательного решения сербского вопроса будет иметь самые печальные последствия для Венгерской Трансильвании. Но было и более непреодолимое препятствие для немедленных действий. В сельских районах Габсбургской монархии военная служба в летнее время создавала серьезные сельскохозяйственные проблемы, поскольку молодые люди были оторваны от свои домов и полей как раз в то время, когда нужно было собирать большую часть урожая. Чтобы решить их, австрийский Генеральный штаб разработал систему, которая позволяла мужчинам, находящимся на действительной военной службе, временно покидать армию для работы на своих семейных наделах для помощи во время жатвы, а затем возвращаться в части к летним маневрам. 6 июля, за день до совещания, Конрад удостоверился, что личный состав, несущий службу в частях, расквартированных в Аграме (Загребе), Граце, Прессбурге (Братиславе), Кракове, Темешваре (Тимишоаре), Инсбруке и Будапеште, в настоящее время по большей части находится в отпуске для сбора урожая и не вернется в строй до 25 июля.

Таким образом, у Конрада не было особого выбора: он мог издать приказ об отмене новых увольнительных (и он это сделал), но он не мог вернуть в строй десятки тысяч мужчин, уже находящихся в летних отпусках, без серьезного ущерба для урожая, не вызывая недовольства крестьянства во многих районах проживания национальных меньшинств, перегрузки железнодорожной системы и пробуждения подозрений по всей Европе в том, что Австрия планирует нанесение военного удара. По меньшей мере странно, что Конрад, который сам был автором этой системы летних отпусков, не предвидел этой проблемы, когда вечером на следующий день после убийства предложил Берхтольду, чтобы Австрия немедленно напала на Сербию, наподобие японского нападения на русский флот в Порт-Артуре в 1904 году, которое было произведено без предварительного объявления войны[1334].

Тем временем в Вене была достигнута определенная степень единодушия в отношении дальнейших действий. На следующей встрече, состоявшейся 14 июля, было решено, что проект ультиматума будет рассмотрен и одобрен Советом министров в воскресенье, 19 июля. Но сам ультиматум будет предъявлен правительству Сербии только в четверг, 23 июля. Отсрочка была сделана потому, что на 20–23 июля был намечен государственный визит президента Франции Раймона Пуанкаре и его нового премьер-министра Рене Вивиани в Санкт-Петербург. Берхтольд и Тиса согласились, что «отправка ультиматума во время этой встречи в Санкт-Петербурге будет рассматриваться как оскорбление, а возможность личного обсуждения ситуации между амбициозным Президентом республики и Его Величеством императором России […] повысит вероятность военного вмешательства России и Франции»[1335].

С этого момента огромное значение приобретала секретность, как по стратегическим, так и по дипломатическим соображениям. Конрад 10 июля сообщил Берхтольду, что крайне важно избегать любых действий, которые могли бы послужить для сербов предварительным уведомлением о намерениях Австрии и тем самым дать им время опередить австрийские войска[1336]. Недавние австрийские оценки военного потенциала Сербии показали, что столкновение с сербской армией не будет легкой прогулкой (насколько они были правы, стало ясно зимой 1914 года, когда сербам удалось выбить австрийцев из королевства). Секретность была важна еще и потому, что она представляла единственную надежду Вены предъявить свои требования Белграду до того, как державы Антанты будут иметь возможность для проведения взаимных консультаций о том, как на это реагировать – отсюда вытекала важность переждать дни, когда Пуанкаре и Вивиани будут находиться в Санкт-Петербурге. Поэтому Берхтольд приказал донести до прессы жесткие инструкции всячески избегать упоминаний о Сербии. Это действие, по-видимому, было достаточно эффективным: в эти несколько недель в середине кризиса произошло значительное сокращение сербской тематики в ежедневных газетах – положение дел, которое помогло вызвать у общественности обманчивое чувство успокоения, в то время как на самом деле кризис входил в свою наиболее опасную фазу. В официальных отношениях с Россией Вена изо всех сил старалась избегать даже малейших трений; Сапари, посол Австрии в Санкт-Петербурге, особенно усердно пытался успокоить российское министерство иностранных дел заверениями, что все будет хорошо[1337].

К сожалению, эта политика скрытности была скомпрометирована утечкой, произошедшей, как ни странно, в Берлине. 11 июля государственный секретарь Германии Готлиб фон Ягов проинформировал посла Германии в Риме о намерениях Австрии. Флотов передал эту информацию министру иностранных дел Италии Сан-Джулиано, а из министерства иностранных дел Италии незамедлительно были отправлены шифрованные телеграммы в итальянские дипломатические представительства в Санкт-Петербурге, Бухаресте и Вене. Австрийцы, давно расшифровавшие итальянские коды и пристально следившие за дипломатической перепиской между Веной и Римом, почти сразу выяснили, что итальянцы узнали об австрийских планах из немецкого источника и передали их двум недружественным столицам с намерением поощрить русских и румын к предотвращению австрийского демарша путем демонстрации «угрожающей манеры поведения» в Вене и Берлине[1338]. У австрийцев также были веские основания полагать, что русские, чьи успехи в раскодировании шифров не имели себе равных в Европе, сами перехватили итальянские телеграммы и узнали о предстоящем ультиматуме. На самом деле русские не нуждались в этих перехватах, поскольку они уже знали о запланированном