если австрийцы предпримут активные действия против Сербии, вероятность европейской войны будет близка к 90 %, прежде чем, тем не менее, заверить посла в поддержке Германией плана Австрии[1308]. Опасения заместителя министра, выраженные в его призыве к осмотрительности, сделанном 4 июля в Вене, явно рассеялись.

В пять часов вечера в Новом дворце собралась небольшая группа, чтобы обсудить утренние события и согласовать позицию. Присутствовали кайзер, его адъютант генерал Плессен, начальник военного кабинета генерал Линкер и военный министр генерал Фалькенхайн. Заместитель статс-секретаря Циммерманн и канцлер Бетман-Гольвег, который тем временем вернулся из своего имения, также были приглашены. Плессен записал некоторые подробности встречи в дневнике. Вначале кайзер зачитал письмо Франца Иосифа, из которого всем стало ясно, что австрийцы «готовятся к войне с Сербией» и хотят «сначала убедиться в позиции Германии». «Среди нас преобладало мнение, что чем раньше австрийцы выступят против Сербии, тем лучше, и что русские, хотя и являются друзьями Сербии, в конце концов не станут вмешиваться»[1309].

На следующий день, 6 июля, Бетман-Гольвег принял графа Хойоса и посла Сегени с Циммерманном, чтобы дать австрийцам официальный ответ (кайзер Вильгельм тем временем покинул Берлин, отправившись в свой ежегодный яхтенный поход). Бетман сначала подробно остановился на общей ситуации с безопасностью на Балканах. Болгарию следует более тесно интегрировать в Тройственный альянс, Бухарест следует попросить уменьшить свою поддержку румынского ирредентизма в Трансильвании и так далее. Только после этого он обратился к предполагаемой военной акции:

Что касается наших отношений с Сербией, [сообщал Сегени], он сказал, что, по мнению правительства Германии, мы должны сами судить о том, что нужно сделать, чтобы разобраться в этих отношениях; каким бы ни было наше решение, мы могли быть уверены, что Германия, как наш союзник и друг нашего Монарха, будет стоять за нами. В ходе дальнейшего разговора я понял, что и канцлер, и его император рассматривают немедленное наше выступление против Сербии как лучшее и наиболее радикальное решение наших проблем на Балканах. С международной точки зрения он считает, что лучше действовать сейчас, чем откладывать все на более поздний срок[1310].

Несмотря на некоторые странности этого короткого обращения – среди прочего, только девять из пятидесяти четырех строк печатного текста этого резюме в изложении Сегени посвящены предлагаемым мерам против Сербии, и в нем нет никакого упоминания о возможных действиях России – из него видно, что правительством Германии было принято ясное и чрезвычайно важное решение. И на этот раз его позиция была единой. Кайзер и канцлер (который также был и министром иностранных дел) разделяли общую позицию, как и заместитель статс-секретаря министерства иностранных дел, заменяющий Ягоу, имперского министра иностранных дел. Военный министр был поставлен в известность о принятом решении и сообщил императору, что германская армия готова к любому развитию событий. Результатом стала уверенность в поддержке со стороны Германии, известная как «карт-бланш».

Настолько, насколько эта метафора, которая в остальном слегка вводит в заблуждение, подразумевает обещание полной поддержки партнеру по альянсу, она верно описывает намерения Германии. Кайзер и канцлер считали, что австрийцы имели право принимать меры против Сербии и что они заслужили возможность делать это, не опасаясь запугивания со стороны России. Гораздо более проблематичным является утверждение о том, что немцы истолковали австрийские послания чрезмерно широко, взяв на себя обязательства, которые превосходили австрийские намерения, и тем самым вынудили их к войне[1311]. Хотя не подлежит сомнению, что письмо Франца Иосифа не упоминает непосредственно «войну» против Сербии, оно не оставляло у читателя абсолютно никаких сомнений в том, что Вена предполагала самые радикальные действия. Как еще можно понять его настойчивое утверждение о том, что «мирное урегулирование конфликта» между двумя государствами более невозможно и что проблема будет решена только тогда, когда Сербия будет «устранена как фактор силы на Балканах»? В любом случае граф Хойос устранил всяческую двусмысленность в отношении намерений Вены. Он установил личный контроль над представлением австрийской позиции во время своей «миссии» в Берлин; позже он рассказывал историку Луиджи Альбертини, что именно он, а не посол-ветеран составлял депешу, отправленную в Вену от имени Сегени, в которой резюмировались заверения Бетмана от имени Германии[1312].

Как германское руководство оценивало риск того, что нападение Австрии на Сербию вызовет российскую интервенцию, вынудит Германию помочь своему союзнику, приведет в действие положения франко-российского альянса и тем самым развяжет континентальную войну? Некоторые историки утверждали, что Вильгельм, Бетман и их военные советники видели назревающий кризис в Сараеве как возможность начать конфликт с другими великими державами на условиях, благоприятных для Германии. В предыдущие годы представители немецких военных неоднократно приводили доводы в пользу превентивной войны на том основании, что, поскольку баланс ударной военной силы быстро менялся не в пользу Тройственного союза, время для Германии было на исходе. В войне, которая начнется сейчас, все еще можно было победить; через пять лет разрыв в вооружениях увеличился бы до такой степени, что перевес в пользу держав Антанты был бы непреодолим.

Насколько в действительности важны были такие аргументы в обсуждениях, которые вело немецкое руководство? Отвечая на этот вопрос, мы должны прежде всего отметить, что ключевые лица, принимающие решения, не считали российское вмешательство вероятным и менее всего желали его спровоцировать. 2 июля Эрнст фон Зальца и Лихтенау, посланник Саксонии в Берлине, сообщал, что, хотя некоторые высокопоставленные военные утверждают, что было бы желательно «позволить войне начаться сейчас», в то время как Россия не готова к ней, он считает маловероятным, что кайзер согласится с подобной точкой зрения. В отчете, отправленном на следующий день военным атташе Саксонии, отмечалось, что в отличие от тех, кто благосклонно смотрит на перспективу начать войну скорее раньше, чем позже, «кайзер, как говорят, высказался в пользу сохранения мира». Все присутствовавшие на встрече с Вильгельмом II в Потсдаме вечером 5 июля считали, что русские, хотя и являются друзьями Сербии, «в конце концов не вступят в конфликт». Таким образом, когда на той встрече военный министр Фалькенхайн спросил кайзера, желает ли он, чтобы «были сделаны какие-либо приготовления» к возможному конфликту великих держав, Вильгельм ответил отрицательно. Нежелание немцев начинать военные приготовления, которое оставалось характерной чертой того, как Германия действовала в ситуации кризиса до самого конца июля, могло частично отражать уверенность армии в ее боеготовности, но оно также отражало желание немецкого руководства ограничить конфликт Балканами, даже если подобная политика могла поставить под угрозу их готовность к войне в случае выхода конфликта за пределы полуострова[1313].

Сам кайзер, в частности, сохранял уверенность в том, что конфликт можно локализовать. Утром 6 июля, перед отъездом из Берлина, он сказал исполняющему обязанности государственного секретаря военно-морского флота адмиралу фон Капелле, что «не верит в то, что возможны дальнейшие военные осложнения», поскольку «царь [Николай II] не будет в этом случае вставать на сторону цареубийц. Кроме того, Россия и Франция не готовы к войне». В том же духе он проинформировал других высокопоставленных военных. Это вовсе не было попыткой храбриться: кайзер давно пришел к выводу, что, хотя российская военная мощь нарастает, нужно еще некоторое время, прежде чем русские будут готовы рискнуть нанести удар. В конце октября 1913 года, после албанского кризиса, он сказал послу Сегени, что «на данный момент Россия не дает ему повода для беспокойства, следующие шесть лет с этой стороны бояться нечего»[1314].

Эта аргументация не была альтернативой доводам о преимуществах превентивной войны; напротив, она частично переплеталась с ними. Аргумент в пользу желательности превентивной войны состоял из двух совершенно разных элементов. Первым была уверенность, что шансы Германии на военную победу в европейской войне быстро уменьшаются. Второй заключался в том, что Германия должна сама решить эту проблему, стремясь к войне, пока не стало слишком поздно. И именно первая часть повлияла на ход мысли ключевых немецких политиков, а не вторая. В конечном счете из фактов, свидетельствующих об уменьшении