балканский расчет, преломленный через призму сугубо венгерского взгляда на проблемы безопасности империи. Румыния занимала важное место на политическом горизонте мадьярской элиты. В случае с Тисой эта озабоченность была усилена тем фактом, что он был потомком трансильванской дворянской семьи. Тиса и его ближайшие советники считали хорошие отношения с Санкт-Петербургом ключом к венгерской безопасности, и идея восстановления старой дружбы с Россией была модной в то время в венгерском руководстве. Следует отметить, что возражения венгерского премьер-министра против войны не означали ее абсолютного неприятия. Тиса поддержал военную интервенцию против Сербии во время Второго албанского кризиса в октябре 1913 года, и он был бы счастлив рассмотреть возможность войны с Сербией в некотором более позднем будущем, если соответствующая ситуация возникнет при более благоприятных обстоятельствах. Но он был категорически против немедленных прямых действий, за которые выступало большинство австрийских политиков[1260].

Какими бы сильными ни были эмоции, царившие в австрийской политической элите в первые дни после убийств, скоро стало ясно, что о немедленном военном ответе не может быть и речи. Вначале стояла проблема убедить Тису поддержать консенсус, возникший в Вене; политически и конституционно невозможно было просто проигнорировать этого могущественного игрока в дуалистической системе. Затем встал вопрос о фактических доказательствах причастности Сербии. На встрече с Берхтольдом во второй половине дня 30 июня Тиса заявил, что сербскому правительству следует дать время «продемонстрировать свою добрую волю». Берхтольд скептически отнесся к этому предложению, но согласился с тем, что любые военные действия следует отложить до дальнейшего подтверждения виновности сербов[1261]. Нужно несколько дней, чтобы составить более полную картину связей террористов с Белградом. Еще одним чувствительным вопросом было время, необходимое для начала военных действий. Конрад неоднократно призывал своих гражданских коллег «нанести удар немедленно» (то есть не дожидаясь результатов расследования), однако он сообщил Берхтольду утром 30 июня, что Генеральному штабу потребуется шестнадцать дней, чтобы мобилизовать вооруженные силы для удара по Сербии – эта оценка впоследствии оказалась сильно заниженной[1262]. Таким образом, существенная задержка была неизбежна, даже если руководство согласовало точный план действий.

Последним, и самым главным, был вопрос о Германии. Поддержит ли Берлин политику конфронтации с Белградом? Поддержка Германией австро-венгерской политики на Балканах в последнее время была нестабильной. Прошло всего восемь недель с тех пор, как посол Фридрих Сапари прислал из Санкт-Петербурга отчет, в котором жаловался, что Германия систематически «жертвует» балканскими интересами Австро-Венгрии. В первые дни кризиса из Берлина исходили неоднозначные сигналы. 1 июля известный немецкий журналист Виктор Науманн позвонил главе канцелярии Берхтольда, графу Александру фон Хойосу, чтобы сообщить, что, по его мнению, немецкое руководство благосклонно отнесется к австро-венгерскому военному удару по Сербии и готово пойти на риск войны с Россией, если Санкт-Петербург решится на силовое вмешательство. Науманн не имел официального статуса, но, поскольку было известно, что он находился в тесном контакте с Вильгельмом фон Штуммом, главой политического отдела берлинского министерства иностранных дел, его слова имели определенный вес[1263]. Однако в то же время посол Германии барон Чиршки призывал австрийцев соблюдать осторожность. Каждый раз, когда австрийцы говорили ему о необходимости жестких мер, писал Чиршки 30 июня: «я пользовался представленной возможностью, чтобы спокойно, но очень решительно и серьезно предостеречь их от принятия поспешных мер»[1264]. И в разговоре с послом Австрии в Берлине заместитель статс-секретаря германского министерства иностранных дел Артур Циммерманн выразил Вене сочувствие по поводу ужасного события, но предостерег от предъявления Белграду «унизительных требований»[1265].

Взгляды германского императора были еще одним поводом для беспокойства. Осенью и зимой 1913 года Вильгельм II неоднократно советовал австрийцам завоевать Белград с помощью денежных подарков и программ обмена. Совсем недавно, в июне 1914 года, во время своей последней встречи с Францем Фердинандом, кайзер отказался брать на себя обязательства. На вопрос, может ли Австро-Венгрия «продолжать безоговорочно рассчитывать на Германию в будущем», Вильгельм «уклонился от разговора и не дал нам ответа»[1266]. В отчете, представленном императору Францу Иосифу 1 июля, Тиса предупредил, что германский император питает «просербские симпатии», и потребуется потратить некоторые силы и время на его убеждение, прежде чем он согласится поддержать балканскую политику Вены[1267]. Австро-венгерские лидеры сначала надеялись, что два императора смогут обменяться взглядами при личной встрече, когда Вильгельм II приедет в Вену на похороны эрцгерцога, но этот визит был отменен из-за слухов о существовании сербского заговора против немецкого кайзера. Необходимо было найти другие средства для синхронизации политики с Берлином.

По крайней мере, здесь требовалось сделать те шаги, с которыми Берхтольд, Тиса и другие австрийские высокопоставленные политики не могли не согласиться: необходимо надлежащим образом проконсультироваться с Германией, прежде чем предпринимать какие-либо дальнейшие действия. Берхтольд курировал подготовку дипломатической миссии в Берлине. Два документа должны были быть отправлены немецкому союзнику. Первым было личное письмо Франца Иосифа кайзеру Вильгельму II, подписанное собственноручно императором, но фактически составленное начальником канцелярии Берхтольда Александром фон Хойосом; вторым был поспешно пересмотренный вариант составленного еще до покушения в Сараеве меморандума Мачеко, к которому после убийства был приложен краткий постскриптум.

Эти два документа сегодня читаются крайне странно. В пересмотренном меморандуме Мачеко был представлен такой же обширный обзор ухудшающегося положения на Балканах, что и в оригинале, но с более сильным акцентом на разрушительные последствия румынской измены – утверждение, направленное как на дружеские отношения Берлина с Бухарестом, так и на озабоченность Тисы Трансильванией. Агрессивность франко-русского союза стала более очевидной, и это было оформлено как угроза не только Австро-Венгрии, но и Германии. В конце документа был добавлен постскриптум, начинавшийся словами: «Вышеупомянутый Меморандум был только что завершен, когда произошли ужасные события в Сараеве». В нем говорилось об «опасности и интенсивности […] еще более активной сербской агитации, которая не остановится ни перед чем», и отмечалось, что усилия монархии по обеспечению хороших отношений с Сербией посредством политики доброй воли и компромисса теперь кажутся совершенно бессмысленными. Прямого упоминания войны не было, но в постскриптуме говорилось о «непримиримости» австро-сербского антагонизма в свете недавних событий. Документ заканчивался неуклюжей метафорой: австро-венгерский орел «должен теперь решительной рукой разорвать нити, которые его враги плетут в сеть над его головой»[1268].

Личное письмо Франца Иосифа кайзеру Вильгельму II было более откровенным. В нем также подробно говорилось о Румынии и махинациях русских, но он заканчивался ясным намеком на надвигающиеся действия против Сербии. В нем указывалось, что убийство было не актом отдельного лица, а «хорошо организованным заговором […], нити которого ведут в Белград». Только после того, как Сербия будет «нейтрализована как фактор силы на Балканах», Австро-Венгрия окажется в безопасности.

Вы тоже убедитесь после недавних ужасных событий в Боснии, что больше не может быть и речи о политике путем примирения разногласий, отделяющих Сербию от нас, и что политика сохранения мира, проводимая всеми европейскими монархами, окажется под угрозой, пока этот очаг преступной агитации в Белграде остается безнаказанным[1269].

Современного читателя поражает в этих сообщениях паническое отсутствие ясности, предпочтение напыщенных метафор четким формулировкам, использование сценических приемов для достижения эмоционального эффекта, смешение различных точек зрения при отсутствии объединяющего повествования. В документах нет явного запроса помощи от Германии, нет никаких предложений по проведению согласованной политики, нет списка вариантов действий, только мрачный, неясный набор угроз и предчувствий. Также не ясно, как та часть, где в общих чертах проводится оценка ситуации на Балканах – и которая намекает на необходимость дипломатического решения возникших проблем, – связана с той частью, которая посвящена поведению Сербии и которая не оставляет читателю сомнений в том, что авторы подразумевают войну.

Изначально Берхтольд намеревался отправить императорское письмо и исправленный меморандум Мачеко в Берлин обычным дипломатическим курьером. Однако поздно вечером в субботу, 4 июля, он телеграфировал послу Сегени в Берлин, чтобы сообщить ему, что начальник его канцелярии, граф фон Хойос, доставит документы в Берлин лично. Сегени должен был организовать аудиенцию с кайзером и канцлером Теобальдом