Шрифт:
Закладка:
Эдвард Грей по крайней мере выразил теоретический интерес в установлении источника провокации – была ли это Австрия или Сербия – на том основании, что британское общественное мнение не поддержит участие Тройственной Антанты в войне в помощь сербской агрессии. Но его рассуждения о том, как можно было бы отделить правых от неправых в таком конфликте, звучали крайне расплывчато, а его комментарии в первые дни после убийства не предполагали, что он намеревался предъявлять слишком строгие критерии оценки правдоподобности к беспочвенным утверждениям русских. 8 июля граф Бенкендорф, российский посол в Лондоне, заметил Эдварду Грею, что «не видит, на чем может быть основан демарш против Сербии». Ответ министра иностранных дел был характерно уклончивым:
Я сказал, что не знаю, что имеется в виду. Я мог только предположить, что какое-то открытие, сделанное во время судебного процесса над лицами, причастными к убийству эрцгерцога (например, что бомбы были получены в Белграде) могло, в глазах австрийского правительства, служить основанием для обвинения в халатности против правительства Сербии. Но это было только мое предположение.
Граф Бенкендорф сказал, что он надеется, что Германия сдержит Австрию. Он и подумать не может, что Германия захочет, чтобы разгорелся серьезный конфликт[1302].
Грей не ответил (или не записал ответа) на это последнее высказывание, которое имело большое значение, потому что возлагало на Германию обязанность сдерживать своего союзника и красноречиво указывало на неизбежность «конфликта», то есть, в данном контексте, войны между великими державами в том случае, если она этого не сделает. Тот же аргумент был более подробно изложен в телеграмме из Вены, полученной Греем на следующий день. В ней был отчет о разговоре между британским послом в Вене и его российским коллегой, в котором последний заявил, что не может поверить в то, что Австрия будет настолько глупа, чтобы позволить себе «ввязаться в войну»,
поскольку изолированный конфликт с Сербией был бы невозможен и Россия была бы вынуждена взяться за оружие для защиты Сербии. О другом развитии событий не могло быть и речи. Война Австрии с Сербией означала бы общеевропейскую войну.[1303]
В течение десяти дней русские составили правдоподобный вариант собственной контрпропаганды относительно событий в Сараеве. Безусловно, в картине были противоречия. Как заметил один австрийский дипломат, русским не стоило, с одной стороны, утверждать, что южные славяне Боснии и Герцеговины едины в их ненависти к тирании Габсбургов, а с другой – жаловаться на толпы разгневанных хорватов, крушащих сербскую собственность. И российское утверждение о том, что Сербия не желает ничего, кроме жизни в мире и согласии со своим соседом, не соответствует более ранним заверениям Сазонова, сделанным (через Гартвига) Пашичу, что Сербия скоро унаследует южнославянские земли разваливающейся Австро-Венгерской империи. Появившееся в российской прессе заявление Спалайковича о том, что Белград заранее предупредил Вену о заговоре с целью убийства эрцгерцога, вызвало неудобные вопросы о даре предвидения, открывшегося у сербских политиков, о чем в Санкт-Петербурге предпочли не упоминать. Более того, вся история поддержки Россией сербского экспансионизма и балканской нестабильности в целом была исключена из нарисованной картины. И наконец, в ней начисто отсутствовал даже малейший намек на признание наличия у России собственных связей с подпольными сербскими организациями. После войны полковник Артамонов, российский военный атташе в Белграде, откровенничал о своих близких отношениях с Аписом. Он даже признал, что предоставил главе «Черной руки» средства для поддержки его шпионских операций в Боснии, хотя и отрицал наличие у него какой-либо информации или подозрений о существовании заговора с целью убийства эрцгерцога[1304].
В любом случае уже было ясно, что ни Лондон, ни Париж не собираются оспаривать русскую версию событий. Непопулярный, воинственно настроенный солдафон был убит гражданами его собственной страны, доведенными до безумия годами унижения и жестокого обращения. И теперь коррумпированный, рушащийся и вместе с тем якобы хищный режим, который он представлял, намеревался обвинить в его, никого не тронувшей, смерти безупречного и мирного славянского соседа. Такая картина событий в Сараеве сама по себе, конечно, не представляла сформулированного решения об активных действиях. Но она устранила некоторые препятствия для российской военной интервенции в случае австро-сербского конфликта. Сценарий начала войны на Балканах из потенциальной возможности стал фактической неизбежностью.
Граф Хойос едет в Берлин
Еще до того, как Алек Хойос вышел из ночного поезда Вена-Берлин воскресным утром 5 июля, в Германии сложилось мнение о том, что Австро-Венгрия будет иметь полное право устроить какой-либо демарш против Белграда. Ключевую роль в изменении политического настроения сыграл кайзер. Когда Вильгельм прочитал депешу Чирски от 30 июня, в которой сообщалось, что он призывал австрийцев к спокойствию, Вильгельм сделал гневные комментарии на полях:
Кто уполномочил его на это? Это совершенная глупость! Это не его дело, поскольку это полностью дело Австрии [определять], что она собирается делать. Позже, если что-то пойдет не так, скажут: Германия не пожелала! Не будет ли так любезен Чирски прекратить нести чушь! Пришла пора избавиться от сербов[1305].
Кто-то явно передал этот комментарий Чирски, потому что 3 июля он заверял Берхтольда в поддержке Берлином австрийских действий при условии, что цели будут четко определены и дипломатическая ситуация будет благоприятной[1306]. Таким образом, по прибытии в немецкую столицу Хойос был уверен, что его ожидает теплый прием. Его первой задачей было ознакомить Сегени, австрийского посла в Берлине, с двумя документами, которые он привез с собой: отредактированным меморандумом Мачеко и личным письмом Франца Иосифа германскому императору. Затем Сегени с копиями обоих документов отправился в Потсдам, куда он был приглашен на обед к кайзеру, а Хойос встретился с Артуром Циммерманном, заместителем министра иностранных дел Германии.
Вильгельм II принял посла в Новом дворце, огромном здании в стиле барокко в западной части дворцового комплекса в Потсдаме. Согласно отчету Сегени, Вильгельм быстро прочитал оба документа и затем заметил, что он «ожидал серьезных действий с нашей стороны против Сербии», но он также должен учитывать, что такой курс вполне может вызвать «серьезные европейские осложнения». Таким образом, он не сможет дать «окончательного ответа до встречи с рейхсканцлером». Затем император удалился на обед. Сегени писал:
После обеда, когда я еще раз самым решительным образом подчеркнул серьезность ситуации, Его Величество уполномочил меня передать нашему Верховному Государю [Францу Иосифу], что мы можем рассчитывать, и в этом случае тоже, на полную поддержку Германии. Как он сказал, он должен выслушать мнение рейхсканцлера, но он не сомневался ни в малейшей степени, что господин фон Бетман-Гольвег полностью согласится с ним. Это было особенно верно в отношении действий с нашей стороны против Сербии. Однако, по его [кайзера Вильгельма] мнению, откладывать эти действия не следует. Позиция России в любом случае была бы враждебной, но он готовился к этому в течение многих лет, и, если дойдет до войны между Австро-Венгрией и Россией, мы должны быть уверены, что Германия встанет на нашу сторону с лояльностью, подобающей союзникам. Россия, впрочем, при нынешнем положении дел, никоим образом не готова к войне и наверняка будет долго и усердно размышлять, стоит ли объявлять призыв к мобилизации. […] Но если мы действительно признаем необходимость военных действий против Сербии, то он (кайзер) пожалел бы, если бы мы не смогли использовать настоящий момент, который так выгоден для нас.[1307]
Пока посол и император беседовали в Потсдаме, Хойос встретился с заместителем статс-секретаря Циммерманном в министерстве иностранных дел в Берлине для неформальной беседы – статс-секретарь Готлиб фон Ягов все еще не вернулся из своего свадебного путешествия и, таким образом, был недоступен для переговоров. Хойос и Циммерманн в принципе пришли к согласию, что Германия поддержит действия Австрии против Сербии. Циммерманн прочитал оба документа, привезенных из Вены и отметил, что он не уполномочен высказывать официальную точку зрения, а затем заметил (согласно более поздним воспоминаниям Хойоса), что,
