альянсу и напомнить французским генералам, что от них ожидается то же самое. Тем не менее на немецких читателей этот материал предсказуемо произвел крайне негативное впечатление. Одним из этих читателей был кайзер, который испещрил свой экземпляр перевода обычными для него спонтанными пометками, включая следующие: «Ха! Наконец-то русские выложили свои карты на стол! Любой немец, который до сих пор не верит, что русско-галльский союз готовится к неминуемой войне с нами […] должен быть отправлен в сумасшедший дом в Дальдорфе!»[1321] Другим читателем был канцлер Бетман-Гольвег. В письме от 16 июня к послу Лихновскому в Лондон канцлер отметил, что жажда войны еще никогда «не демонстрировалась так бесстыдно» российской «милитаристской партией». До сих пор, продолжал он, только «экстремисты», пангерманцы и милитаристы подозревали Россию в подготовке нападения на Германию. Но теперь «даже самые умеренные политики», к которым, несомненно, канцлер причислял и себя, «начинали склоняться к этой точке зрения»[1322]. Среди таковых был и статс-секретарь по иностранным делам Готлиб фон Ягов, который придерживался мнения, что, хотя Россия еще не готова к войне, вскоре она «превзойдет» Германию своей огромной армией, Балтийским флотом и стратегической сетью железных дорог[1323]. В отчетах Генерального штаба от 27 ноября 1913 года и 7 июля 1914 года содержится обновленный анализ российской программы реконструкции стратегической инфраструктуры, сопровождаемый картой, на которой новые железнодорожные артерии (большинство из которых многопутные, начинающиеся глубоко внутри России и сходящиеся на германской и австрийской границах) были отмечены зловеще яркими цветными чернилами[1324].

Эти опасения подкрепляли англо-русские переговоры о военно-морском сотрудничестве, состоявшиеся в июне 1914 года, предполагавшие, что разработка державами Антанты общей стратегии вступила в новую и опасную фазу. В мае 1914 года, в ответ на давление со стороны французского министерства иностранных дел, британский кабинет санкционировал переговоры объединенного военно-морского штаба с русскими. Несмотря на строгую секретность, в которой они велись, немцы были хорошо осведомлены об их деталях через агента в российском посольстве в Лондоне, второго секретаря Бенно фон Зиберта, балтийского немца на русской службе. От этого источника Берлин узнал, среди прочего, что Лондон и Санкт-Петербург обсуждали возможность того, что в случае войны британский флот поддержит высадку русского экспедиционного корпуса в Померании. Новость вызвала тревогу в Берлине. В 1913–1914 годах российские расходы на военно-морской флот впервые превысили аналогичные расходы Германии. Высказывались опасения по поводу все более агрессивной внешней политики России и неуклонного укрепления Антанты, которая вскоре лишит германскую политику любой свободы действий. Контраст между уклончивыми и бессодержательными ответами Эдварда Грея на запросы графа Лихновского и информацией о ходе переговоров, получаемой через Зиберта, создавал тревожное ощущение, что британцам есть что скрывать, вызывая кризис доверия между Берлином и Лондоном, что имело значение для Бетман-Гольвега, чья политика всегда основывалась на предположении, что Британия, хотя и интегрированная частично в Антанту, никогда не поддержит агрессивную войну государств Антанты против Германии[1325].

Дневники дипломата и философа Курта Рицлера, ближайшего советника и доверенного лица Бетмана, передают общий тон мыслей канцлера в то время, когда было принято решение поддержать Вену. После встречи с Сегени и Хойосом 6 июля, они вернулись в имение канцлера в Хоэнфинов. Рицлер вспоминал свой вечерний разговор с Бетманом:

На веранде под ночным небом долго говорили о текущей ситуации. Секретная информация [от немецкого информатора из российского посольства в Лондоне], которую он мне раскрыл, дает потрясающую картину. Он считает русско-английские переговоры о военно-морской конвенции, высадке в Померании очень серьезными, последним звеном в цепи. […] Военная мощь России стремительно растет; стратегическое усиление польского выступа сделает оборону бессмысленной. Австрия стабильно слабеет и все менее маневренна […]

В эти опасения по поводу России вплетаются сомнения в надежности и долговечности союза с Австрией:

Канцлер говорит о тяжелых решениях. Убийство Франца Фердинанда. Вовлечена официальная Сербия. Австрия хочет собраться и действовать. Письмо Франца Иосифа с запросом о готовности к этому альянса.

Это наша старая дилемма с каждым австрийским выступлением на Балканах. Если мы будем поощрять их, они скажут, что мы их толкнули на это. Если мы будем возражать, они скажут, что мы бросили их на произвол судьбы. Затем они сблизятся к западными державам, чьи объятия широко распахнуты, и мы потеряем нашего последнего достойного союзника[1326].

На следующий день во время разговора с Рицлером Бетман заметил, что Австрия неспособна «вступить в войну в качестве нашего союзника для помощи Германии»[1327]. Напротив, война «с востока», порожденная балканским конфликтом и движимая в первую очередь австро-венгерскими интересами, обеспечила бы полный учет интересов Вены: «Если война придет с востока, и мы выйдем на поле, чтобы биться за Австро-Венгрию, а не Австро-Венгрия за нас, у нас есть некоторые перспективы успеха»[1328]. Этот аргумент зеркально отражает один из основных аргументов французских политиков, а именно, что война, начатая на Балканах, скорее всего, позволит окончательно вовлечь Россию в поддержку общего предприятия против Германии. Ни французские, ни немецкие политики не верили, что их союзники охотно и всецело посвятят себя участию в битве, в которой на карту были поставлены принципиальные интересы их собственных стран.

Путь к австрийскому ультиматуму

Появилась некая определенность: Австрия или, по крайней мере, группа политиков, сплотившаяся вокруг Берхтольда, намеревалась искать военного решения конфликта с Сербией. Но по всем остальным вопросам объединенный политический разум в Вене пока что не смог выработать согласованной позиции. Например, в то время, когда Хойос садился на поезд в Берлин, все еще не было согласия о том, какую политику следует проводить в отношении Сербии после победы Австрии. Когда Циммерманн спросил у него о том, как в Австрии видят послевоенное положение на Балканах, Хойос спонтанно заявил, что Сербия будет разделена между Австрией, Болгарией и Румынией. У Хойоса не было полномочий предлагать такой курс Циммерманну, и он не консультировался со своими австрийскими коллегами по поводу политики раздела Сербии. Позже Хойос вспоминал, что он придумал эту политику, потому что боялся, что немцы утратят веру в австрийцев, если почувствуют, «что мы даже не можем уверенно сформулировать нашу политику в отношении Сербии и преследуем неясные цели»; не имело значения, были ли намечены эти цели в действительности, важно было показать союзнику видимость решимости и твердости[1329]. Тиса пришел в ярость, когда узнал о неосторожном высказывании Хойоса. Венгры, даже больше, чем политическая элита в Вене, воспринимали перспективу заполучить подобным образом еще более разгневанных южнославянских подданных империи Габсбургов с непередаваемым ужасом. Впоследствии Вена дала понять, что никакой аннексии сербской территории не предполагалось. Но удивительная оговорка Хойоса отчасти передает то несвязное состояние, в котором австрийская политика пребывала во время кризиса.

Другой проблемой было время. Немцы настаивали на том, что действия против Сербии нужно предпринимать быстро, пока массовое возмущение по поводу убийства еще свежо. Но быстрота вообще не была характерной чертой австрийской политической культуры. Вскоре стало ясно, что подготовка к началу военных действий займет некоторое время. У этой медлительности было две основные причины. Первая была политической. На заседании Общеимперского совета министров, состоявшемся в Вене 7 июля, на следующий день после возвращения Хойоса из Берлина, стало ясно, что по-прежнему существуют разногласия по поводу программы дальнейших действий. Берхтольд начал совещание, напомнив своим коллегам, что Босния и Герцеговина будет спокойна только в том случае, если будет устранена внешняя угроза, исходящая от Белграда. Если не будет предпринято никаких действий, способность монархии бороться с поддерживаемыми Россией ирредентистскими движениями в южнославянских и румынских областях будет неуклонно снижаться. Этот аргумент был обращен к премьер-министру Венгрии графу Тисе, для которого стабильность Трансильвании была главной заботой. Тису это не убедило. В своем ответе Берхтольду он признал, что настроения в сербской прессе и результаты полицейского расследования в Сараеве говорят в пользу необходимости нанесения военного удара. Но сначала необходимо исчерпать дипломатические возможности. Белграду необходимо предъявить ультиматум, условия которого должны