боролась, но ради человека, которого люблю, буду сражаться за свои права. Я чувствовала в себе небывалый прилив энергии; ничего подобного я прежде не испытывала. И в этой решающей битве я не позволю, чтобы кто-то диктовал мне свою волю или как-то мной манипулировал.

– Я не уволю его, – тихо сказала я и сама удивилась гордости, прозвучавшей в моем голосе. – Он исключительный человек. И я его не предам. Я вдовствующая королева. Королева-мать. Как может Глостер заставить меня выгнать слугу из моего окружения? Я не уволю его. Я не смогу без него жить.

Алиса сначала нахмурилась, но затем слабо улыбнулась сквозь вновь выступившие слезы:

– Будь я снова молодой и незамужней, я поступила бы так же.

Мы ни разу не упомянули вслух его имени, но оно бережно хранилось в моем сердце, словно благословение свыше.

Когда я вновь осталась одна, в моей голове все еще звучали слова Алисы: Я не вижу счастливого исхода. К несчастью, по своей природе я тоже не была оптимисткой.

Я ношу ваше дитя.

Представив себе, как я говорю это Оуэну, я совсем упала духом.

– Так что же нам делать? – Я снова задала этот вопрос Алисе перед самым ее уходом, но она в ответ лишь беспомощно развела руками:

– Не знаю. Мне нечего вам посоветовать.

Связь со слугой из собственной свиты. С человеком безродным, без доходов, без положения в обществе…

От мрачных предчувствий у меня пересохло в горле, но я встала, надела свое любимое платье из изумрудного бархата, отделанное золотым шнуром и мехом горностая, и поручила Томасу организовать мне встречу с Оуэном в зале для аудиенций, где прозвучало наше первое пылкое признание в том, что мы значим друг для друга.

Вместе с Гилье, сопровождавшей меня для приличия, я пришла туда раньше Оуэна и, чувствуя на себе пристальные недобрые взгляды вышитых на гобеленах фигур, села на одну из скамей, которые обычно занимали просители, явившиеся хлопотать о королевском заступничестве. Когда он вошел, я встала и подала Гилье знак отойти в дальний конец комнаты, к живописному изображению раскидистого лиственного леса. Но даже если бы она что-нибудь услышала, это не имело бы особого значения: она в любом случае очень скоро обо всем узнает.

Я подумала, что Оуэн выглядит, пожалуй, слишком строго: одет официально и богато, наряд дополнен внушительной золотой цепью дворцового распорядителя, поскольку ожидалось, что сегодня Юный Генрих будет обедать вместе со мной. Но когда мой возлюбленный выпрямился, после того как по обыкновению учтиво поклонился, и посмотрел на меня, суровая линия его губ смягчилась. Я сдержалась и не выплеснула на него свои новости, чувствуя, как в волнении тревожно стучится мое сердце о ребра. Что он мне скажет? Что на его месте сказал бы любой другой мужчина, выслушав столь неловкое признание? Моя внутренняя уверенность грозила вот-вот испариться.

– У вас есть ко мне какие-то поручения, миледи?

– Нет, просто я хотела поговорить с вами. Не обращайте внимания на Гилье, – предупредила я, заметив, что Оуэн настороженно глянул в ее сторону. – Ее преданность не вызывает сомнений.

Он подошел ближе, но не для того, чтобы коснуться меня, а словно стараясь получше рассмотреть мое лицо, как будто мог прочесть на нем все, что хотел узнать. Наконец Оуэн облегченно улыбнулся, словно с его плеч свалился нелегкий груз.

– Вы выглядите окрепшей.

Его красивый голос обволакивал и успокаивал меня, возвращая прежнее понимание того, чего я хочу и что будет правильно.

– Так и есть.

– Перед тем как вы упали, я подумал, что вы выглядите напряженной и печальной. – Голос его внезапно стал резким. – Бог свидетель, Екатерина. Я очень волновался, не зная, что с вами, и не имея возможности к вам прийти, и из-за этого у меня сердце разрывалось на части.

– Я действительно была больна, но это уже в прошлом. – Я коснулась его рукава. – Мне сказали, что это вы отнесли меня наверх в мою комнату. Я в тот миг уже не различала, что происходит в реальности, а что мне лишь чудится…

Оуэн взял мою руку и поцеловал ее:

– Вы упали прямо к моим ногам.

– Значит, это судьба.

– Надеюсь, что ваша служанка осторожна. Потому что я уже не могу быть осмотрительным.

Он не успел заключить меня в объятия, – хоть и явно собирался это сделать, – потому что я остановила его, упершись ладонью ему в грудь.

– Оуэн…

Я мысленно переставляла простые слова, которые хотела ему сказать. Наконец они выстроились у меня в голове в четкие фразы и я произнесла:

– Я ношу вашего ребенка. И упала как раз поэтому.

Его лицо тут же побледнело, взгляд потух, тело замерло. Он медленно опустил руки, и они безвольно повисли.

– Оуэн… – прошептала я.

Он резко отвернулся от меня и широкими шагами отошел к окнам, расположенным напротив стены с огромным гобеленом, изображавшим охотников и их дичь в живописном дремучем лесу. Но взгляд Оуэна был направлен не на внутренний двор, как я ожидала. Вместо этого он повернулся спиной к быстро бегущим по небу тучам, предвещавшим приближение бури, и посмотрел на меня. Он просто стоял молча; его мысли были скрыты от меня: было невозможно прочесть хоть что-нибудь на его застывшем лице. Медленно направившись в его сторону, я обратила внимание на то, что грудь его при дыхании почти не движется, а драгоценные камни на тяжелой золотой цепи, казалось, потемнели и потеряли прозрачность. Раскрытыми ладонями Оуэн опирался о каменную стену у себя за спиной.

– Вы рассержены? – спросила я.

– Да.

Эмоции, доселе скрываемые, вдруг взыграли в нем, и он, шагнув от меня в сторону, в запальчивости с силой ударил кулаком о лепное обрамление оконного проема. В этот миг Оуэн Тюдор перестал быть бесстрастным дворцовым распорядителем. Положив руку ему на плечо, я почувствовала биение сердца, стучавшего так же гулко, как и мое.

– Вы сердитесь на меня?

– Разве я смею?!

Но он по-прежнему не поворачивался ко мне, и потому я подошла сбоку. Чтобы видеть его хотя бы в профиль.

– Вы хмуритесь, – сказала я и услышала, как жалобно задрожал мой голос.

– Меня высечь за это мало. Я должен был быть умнее. – Выражение его лица было безжалостно суровым, как и тон. – О чем я думал, когда ради собственного физического наслаждения поставил под угрозу вашу безопасность? И репутацию…

– Мне ничего не грозит.

– Чего стоит одна только грязь, которую выльют на вас дворцовые сплетники!

– Они будут лить ее на нас обоих.

– Вы этого не заслуживаете. – Теперь Оуэн посмотрел прямо на меня: его глаза были широко открыты, зубы стиснуты. –