фигурой, – суровый, уверенный в себе мужчина с мечом на поясе. Мы с ним стояли перед отцом Бенедиктом, который нервничал гораздо больше, чем жених и невеста. Его еще нужно было убедить.

– Ваше Величество… – От волнения он то и дело мял свои руки. – Я не могу этого сделать.

– Я этого желаю.

– Но милорд Глостер…

– Ее Величество желает, чтобы вы нас обвенчали, – перебил его Оуэн. – Если вы этого не сделаете, есть и другие священники.

– Господин Тюдор! Как вы решились на столь неблагоразумный поступок?

– Человече, вы обвенчаете нас или нет?

В конце концов отец Бенедикт с большой неохотой уступил, но когда пришло время освятить наш союз на тяжеловесной латыни, воспоминания унесли меня в прошлое, когда я венчалась с Генрихом в церкви в Труа, с показной роскошью и военными почестями, в платье из золотой парчи, с английскими львами и французскими лилиями. Но тогда я выходила за короля, а сейчас – за человека, у которого не было ничего, кроме моей любви.

А что же наши свидетели?

Мы были здесь не одни. «Мы поженимся публично, чтобы все об этом знали», – заявил Оуэн. Так мы и сделали. Гилье несла мой молитвенник. Позади стояли придворные дамы, раздираемые противоречивыми эмоциями – предчувствием громкого скандала и романтическими настроениями. Чувства наши были напряжены до предела из-за опасения, что в последний момент кто-нибудь вмешается и остановит действо, противоречащее закону. Алиса не пришла, и я очень об этом жалела. Нельзя сказать, чтобы она не сочувствовала нам, но многих наш брачный союз шокировал. И мне оставалось лишь смириться с неодобрением людей, которые были мне дороги.

Когда отец Бенедикт обратился к Оуэну, его голос звучал по-прежнему неуверенно, но уже покорно.

– Owen Tudor, vis accipere Katherine…[41]

– Нет!

Среди собравшихся прокатилась волна удивленного ропота, а меня охватил приступ страха. Дыхание застряло в горле, и я с ужасом посмотрела на Оуэна.

– Нет, – повторил он на этот раз уже спокойнее, заметив, как испуганно округлились мои глаза. – Я женюсь на этой даме под собственным именем, а не под убогой, как у незаконнорожденного, формой, придуманной для того, чтобы англичанам было легче его произносить. На самом деле меня зовут Оуайн ап Маредид ап Тюдор.

Отец Бенедикт вопросительно взглянул на меня:

– Вы тоже хотите этого, миледи?

– Да, – подтвердила я. – Именно этого я и хочу.

С достойной похвалы стойкостью священник начал снова, изо всех сил стараясь правильно произносить сложные валлийские слова.

– Owain ap Maredudd ap Tudor, vis accipere Katherine, hic…

Мы стояли рука в руке, и я с трепетом ждала ответа Оуэна. Согласен ли он? К этому моменту мои нервы окончательно расшатались и напоминали провисшие струны ненастроенной лютни. Не решит ли Оуэн в последний миг, что этот шаг слишком опасен? Но он не колебался. Ни секунды. Его пальцы сплелись с моими, и наши плотно сжатые ладони словно скрепили этот союз печатью.

– Volo, – решительно произнес Оуэн. – Да, хочу.

Отец Бенедикт повернулся ко мне.

– Katherine, vis…

И в этот самый миг послышались чьи-то шаги!

Все замерли, затаив дыхание. Чудовищное эхо доносило до нас звук распахнутых дверей, заскрипевших на своих громадных петлях, и громкий топот ног по плиткам пола. К нам приближалась группа людей. Отец Бенедикт тут же закрыл рот, проглотив конец латинской фразы, и стал лихорадочно одергивать подризник, как будто это могло уберечь его от кары. Все взгляды устремились в сторону входа в алтарную часть храма. Тревожное напряжение, казалось, можно было попробовать на вкус – оно было горьким, как сок алоэ.

Это не Глостер, решила я, и не отряд солдат, посланных остановить то, что мы затеяли. Но если отцу Бенедикту прикажут прервать церемонию, послушается ли он? Я быстро взглянула на священника. Он весь вспотел, глаза его остекленели от страха, губы шевелились в беззвучной молитве. Оуэн отпустил меня и положил правую руку на эфес своего меча.

«Пресвятая Богородица», – лихорадочно воззвала я к небесам, а потом… А потом улыбнулась – впервые за этот тяжелый день. Потому что в дверях появилась Алиса, сопровождаемая Джоан Эстли и кучкой горничных из личного окружения Юного Генриха. Войдя, они тут же присоединились к моим придворным дамам, а Алиса виновато кивнула мне, как бы извиняясь за дурные манеры. Я снова повернулась к отцу Бенедикту, чувствуя, как по моим жилам растекается дурман облегчения; Оуэн снова взял меня за руку.

– Отче, – настойчиво окликнула я застывшего священника, который до сих пор не мог оторвать глаз от входа, как будто по-прежнему ожидал, что сейчас сюда широкими шагами ворвется Глостер.

– Прошу простить меня, миледи. – Отец Бенедикт прокашлялся и часто заморгал, вновь беря в руки бразды правления церемонией.

– Katherine, vis accípere Owen…

– Volo, – быстро ответила я. – Хочу.

Мы обменялись кольцами. Кольцо, которое дал мне Оуэн, было старое и потертое.

– Это валлийское золото. Семейная реликвия. Одна из немногих, что у нас остались, и все, что у меня есть.

Я вручила ему кольцо Мишель – оно принадлежало Валуа, а не Плантагенетам, и потому я могла смело подарить его кому захочу, – и я надела его Оуэну на мизинец. Ну вот. Теперь мы повенчаны. Мы стали мужем и женой.

Оуэн наклонился ко мне и поцеловал, как и обещал.

– Rwy’n dy garu di. Fy nghariad, fy un annwyl. – Тут он поцеловал меня еще раз. – Если бы я мог, я принес бы вам на золотом блюде весь мир. Но мне нечего вам дать, кроме преданности своего сердца и защиты в виде моего тела. И то, и другое принадлежит вам навеки.

Мы вышли из клироса, держась за руки, как нам теперь и было положено.

Никаких свадебных подарков, никаких процессий, никаких пиров с экстравагантными изысками. Вместо всего этого мы лишь стремительно укрылись в моей комнате, где Оуэн снял с меня платье, потом разделся сам, после чего мы бурно отпраздновали это событие – по-своему.

– И что вы сказали потом? – шепотом спросила я, лежа у него на плече и разбросав по его груди свои спутанные волосы. – Ну, когда произнесли что-то на валлийском, а затем пообещали мне весь мир?

– Как вы помните, я говорил, что с целым миром мне не справиться и его я отдать вам не могу. – Оуэн коснулся губами моего виска, и по его голосу я догадалась, что он улыбается. – Мое признание на валлийском было простым и бесхитростным: «Я люблю вас. Моя дорогая, моя любимая…»

Я вздохнула:

– Это нравится мне даже больше, чем весь мир на подносе. А почему вы не используете свое настоящее имя?

Оуэн