Никоим образом. Иногда мне хотелось закричать о своей любви с крепостной стены или торжественно объявить о ней прямо на помосте у вашего стола, поднося вам заздравную чашу. Но у моей любви не было будущего – по крайней мере, я так думал. Я просто был рядом, чтобы повиноваться вашим приказам и…

Я остановила Оуэна, приложив пальцы к его губам.

– Мне стыдно, – прошептала я.

Однако его поцелуй смыл стыд с моей души.

Я сияла, ступая легкой походкой и слушая, как поет мое сердце. Оуэн называл меня светом своей жизни. Прежде я и представить себе не могла столь ослепительного счастья.

– Похоже, благодаря ему вы довольны, миледи, – осторожно заметила Беатрис.

– Да. – Я не стала делать вид, будто не понимаю, что она имеет в виду. – А что, уже поползли сплетни?

– Нет.

Каждый день я горячо благодарила Пресвятую Деву Марию за Ее безмерную доброту, с нетерпением дожидаясь момента, когда Оуэн задует свечу и мы с ним снова окажемся в собственном мире, который не был ни английским, ни французским, ни валлийским.

– Какое будущее нас ожидает? – спросила я однажды утром; двор еще не проснулся; Оуэн при свете единственной свечи напряженно сражался с туникой и шоссами, тихо поругивая одежду, которая отказывалась его слушаться.

– Не знаю. Я не обладаю даром предвидения. – Надевая в полумраке пояс, он бросил взгляд на постель, где я лежала на смятых простынях, но, заметив страх в моих глазах, оставил в покое пряжку и присел на край кровати. – Мы с вами будем жить сегодняшним днем. Это все, что у нас есть, и этого достаточно.

– Вы правы. Этого достаточно.

– Я приду к вам, как только смогу.

С великой нежностью он завладел моими губами. Я достаточно любила его и достаточно ему доверяла, чтобы поручить его заботам самое себя и наше неопределенное будущее. Мы были безнадежно глупы, поверив, будто можем управлять судьбой.

Глава четырнадцатая

Когда пришла весна и на дубах уже начали распускаться почки, я вдруг почувствовала себя плохо. Это была не простуда, не отравление и даже не болотная лихорадка, которую частенько подхватывали обитатели Виндзорского замка с началом апрельских дождей и пронизывающих ветров. Это был не какой-то знакомый мне недуг, а скорее странная отрешенность от окружающего мира, которая все нарастала, пока в конце концов я не почувствовала себя полностью оторванной от каких-либо требований повседневной придворной жизни. Я словно застыла в самоизоляции и равнодушно созерцала, что происходит вокруг меня, не испытывая ни нужды, ни желания с кем-то говорить или что-то делать.

Мои придворные дамы занимались обычными делами: вышивали, молились, пели; все домочадцы следовали традиционной дворцовой рутине, просыпаясь на рассвете и укладываясь спать с наступлением вечера. Я участвовала во всем этом, как бесплотное привидение, ведь для меня это больше ничего не значило. Окружающие казались мне далекими, как звезды на небе – молчаливые свидетельницы моих бессонных ночей. Людские голоса отзывались в моей голове гулким эхом. Поддерживала ли я беседу? Да, должно быть, поддерживала, но иногда забывала, о чем только что говорила. Когда я прикасалась к своим платьям или блюду, на котором подавали хлеб, кончики моих пальцев не всегда чувствовали, была ли эта поверхность твердой или мягкой, холодной или теплой. Яркий солнечный свет стал моим злейшим врагом: его лучи, казалось, пронзали мой мозг множеством острых осколков. Я стонала от боли и пряталась в гардеробной, где меня рвало до боли в желудке, а затем уходила в свою комнату с задернутыми шторами и в темноте ждала, когда снова смогу выйти на свет.

Я как могла скрывала свои страдания от придворных дам. Никому не признаваясь в происходящем, я объясняла отсутствие аппетита превратностями погоды, необычно теплой, отчего мы все изнемогали от духоты. Или же зловонными испарениями из канализации, нуждавшейся в тщательной чистке. Или же съеденными устрицами, с которыми явно было что-то не так.

Но обмануть саму себя с помощью отговорок я не могла. От страха по моей нежной коже пробегали мурашки, желудок сжимался спазмом, а мысли носились в голове сужающимися кругами непонимания. Впрочем, наверное, наоборот: я понимала все даже слишком хорошо. Я что, никогда прежде не сталкивалась с такими симптомами? Отдаление от людей, тяга к уединению, резкие смены настроения… О да, сталкивалась. Я видела все это еще в детстве и в страхе старалась спрятаться подальше.

– Со мной все в порядке, – резко ответила я, когда Беатрис заметила, что я побледнела.

– Может быть, вам нужен свежий воздух? Прогулка у реки? – предложила Мэг.

– Не нужен мне свежий воздух. Я хочу побыть одна. Оставьте меня!

Мои дамы всполошились, и было из-за чего – мое настроение стало непредсказуемым.

Я не могла больше вышивать. Воображение рисовало всякие ужасы, и от этого стежки у меня перед глазами либо расплывались, либо налезали друг на друга. Тогда я закрывала глаза и отбрасывала рукоделие в сторону, не обращая внимания на взгляды придворных дам, с тревогой косившихся на меня.

Внутренне сжавшись от охватившего меня ужаса, я извинилась перед Оуэном и попросила его не приходить ко мне в комнату, сославшись на женские недомогания, но в то же время пыталась заставить себя поверить, что мое плачевное состояние связано с тривиальной слабостью, которая со временем пройдет сама собой.

А потом я упала.

Упала при всех и совершенно неожиданно; только что я взялась рукой за пышную юбку своего упелянда и изящно приподняла ее, собираясь спуститься по пологим ступеням лестницы в Большой зал, а в следующий миг потеряла равновесие и покачнулась. Ткань выскользнула из потерявших чувствительность пальцев, и я протянула руку, ища опору. Но рядом ничего не оказалось. Раскрашенная плитка на полу, казавшаяся очень далекой, вдруг ушла у меня из-под ног, а узор на ней начал расплываться с головокружительной скоростью.

Колени мои подогнулись, и я упала.

Это было даже не падение, а унизительное перекатывание со ступеньки на ступеньку, но от этого не менее болезненное и позорное. Я слышала каждый толчок, каждый скрип, каждый удар, пока не оказалась в самом низу, в ворохе своих юбок и вуалей. Воздух покинул мои легкие, и несколько секунд я просто лежала, ничего не видя перед собой и мечтая, чтобы пол подо мной разверзся и поглотил меня целиком. Я много лет была принцессой и королевой и понимала, что нахожусь в центре всеобщего внимания, ведь свидетелями моего позора стали члены королевской свиты и домочадцы.

Пол подо мной не разверзся, и окружающая действительность вновь ворвалась в мое сознание резкими неприятными звуками. Чьи-то