— И ты не собираешься рассказывать эти истории, даже если у нас весь вечер?

— Именно.

Парнишка взял полотенце, висевшее на гвоздике в комнате и зашагал прочь. Старик оглянулся и заметил, что на худощавом теле не было ни единого изъяна — ни шрамов, ни рубцов, ни растяжек, ни синяков — идеальная пустота Только вот… Что-то странное скрывалось за отросшими волосами на затылке. Что-то красное.

— Что это у тебя на шее?

— А? Ничего.

Парень закрыл рукой то самое место, кажущееся Хану подозрительным, и медленно, как бы невзначай, зашагал вперёд.

— Раз расспрашивал о моих шрамах — расскажи о своих, — не отставал наёмник. — Что там?

— Там… Там моё имя, — ответил тот безразлично и холодно. — И это тоже… очень личное. Пойду, — не дожидаясь новых вопросов, Мальчик закрыл дверь, оставив старика наедине.

С каждой секундой, проведённой в воде, у охотника появлялось два желания: забыться и просто начать заново. Он всю свою жизнь поражался тому, какое удивительное спокойствие окутывало его разум, стоило ему зайти в воду, но в тот день то самое спокойствие было агрессивным, слишком желанным — хотелось смыть с себя всё, что можно. Смыть грязь, смыть горечь, смыть мысли, смыть весь тот день, что шёл до «сегодня» и сделать так, чтобы никогда и не было вчера. Через час оба путника вернулись в дом, освещаемый небольшими фонариками, наполненными животным жиром.

— Вот здесь и располагайтесь, — Ван Реммер указал на два дивана в прихожей. — Не полноценные кровати, конечно, но…

Наёмник, сняв ботинки, лёг на диван — ноги по самые колени свисали на пол. Для Мальчика же такой размер дивана был точно вровень росту — метр семьдесят с чем-то. Умастившись на скрипучие пружины, Уилл перевёл взгляд на Реммера, говорящего с Парнем. Увидев странную позу своего гостя, хозяин дома легко улыбнулся — видимо, настроение у него было действительно шутливое:

— Знал бы, что приедут двухметровые гости — вытащил бы гроб.

— Метр девяносто четыре, — констатировал Хан, ёрзая по ткани, — не так уж и много. Сравнительно.

— Шутишь, что ли? Я выше тебя, наверное, никого за жизнь не видел. Погоди… Вы помылись и надели грязную одежду? — оба отдыхающих молчали в ответ, но, впрочем, по глазам и так всё было понятно. — Ну и зачем тогда вообще мылись, а? А ты-то — взрослый мужик же, понимать должен.

— Стирку в услуги ты не включал.

— Знаешь!.. — зло ткнул в его сторону мистер Ван. — Не всё в этом мире имеет свою цену, — «Всё, — тут же пронеслось в голове у того, — Всё и все», — могли бы просто попросить. У тебя рубаха вообще на ошмётки после встречи с медведем похожа.

— Чем богаты.

— Опять. Значит, смотри: я сейчас достану из гардероба старую чёрную рубашку Бена. Он высокий, почти как ты — тебе должна пойти. Я отдам её парнишке, а тот отдаст её тебе. Отдаст? — парень положительно кивнул, пялясь на всё с дивана. — Так что ни твоя гордость, ни твои предубеждения задеты не будут. Идёт?

— Слишком много в тебе меценатства и альтруизма.

— Через несколько лет эту вещь придётся выкинуть — почему бы не найти ей лучшее применение?

— Как скажешь.

— Знаешь, ты какой-то странный, друг мой — у тебя «тяжёлые времена», но ты, парадоксально, не хочешь принимать никакую помощь. Почему?

— За всё в мире придётся платить, что бы ты там ни говорил. Рано или поздно. И если у каждого в этом мирке есть ружья на стене, то помощь — это тот небольшой обрез, которым потом тычут в спину, напоминая о вначале безвозмездной помощи, как о неописуемой услуге — не люблю быть на прицеле, не люблю быть должен.

— С такой логикой проще жить без людей… Или не жить вовсе, — Хантер многозначительно посмотрел на своего собеседника. — Впрочем, это не моё дело. Благодарю за ответ. Ну… Я — за рубахой и спать, а то совсем меня что-то в сон клонит. Если что — туалет на улице.

Завершив свою речь, Ван Реммер медленно, как и подобает людям его возраста, поплёлся в свою спальню. Уильям вслушивался в его шаги так тщательно, как вообще мог — проверял, не скрипели ли половицы. Нет, не скрипели. «Отлично».

— Слушай, Пацан, — обратился к своему спутнику Хан, закинув руки за голову, а ноги — на быльце дивана, — как только завтра я вернусь с охоты — мы уходим отсюда. Без «но». Во-первых, время не терпит — узнаю, куда пошли Саша и Ви, и тут же отправимся. А во-вторых… не нравится мне здесь. Совсем не нравится.

— Почему? Это место — оно такое… такое…

— Я знаю чуть больше, чем ты. Возможно, если будет необходимо, я расскажу об этом, но после того, как окажемся за воротами. Идёт? — Мальчик медлил. — Идёт?

— Идёт.

— Хорошо.

Уильям «Из Джонсборо» Хантер всеми силами старался делать вид, что он, разморенный тёплой водой, сразу же провалился в мир сновидений, но на деле, он лишь отвернулся к спинке дивана и погрузился в собственные мысли, думал о том, как такое общество вообще могло существовать — построенное на костях. «Получается, что каждый пришёл туда лишь потому, что ему было больше некуда идти? Просто потому что больше не осталось ни места, ни человека, которые бы принимали его? И каждый ли здесь должен убивать? Что насчёт детей? Им тоже рано или поздно придётся убить? Наверное — Девочке ведь пришлось. И она почти справилась. Саймон… Эти ублюдки ведь совершенно убеждены, что делают всё правильно. Что сделают, если найдут убийцу, потому что то, что делал Саймон, делали многие люди до него — находили какого-нибудь случайного бродягу и просто стреляли, как дикого пса. Не объясняя причин, не давая ни шанса. Доказательство веры на крови… Наверное — худшее, что придумал человек».

«Допустим, я убил кого-то. Я точно знаю, что из-за меня прервалась чья-то жизнь, чтобы я мог стать частью общества. А что, если мне там не захочется быть? Спустя годы или десятилетия? Что думают