Иногда, просыпаясь, трудяга не может понять, где находится и что с ним. Дом на улице Кассини давно превращён в некую берлогу. Оноре почти не выходит на свет Божий – когда? Не забыть бы вовремя перекусить, а заодно и выспаться.

Есть ещё одно – переписка с Евой. Да-да, пишет он, совсем скоро карета примчит его в Вену. Правда, в этом месяце, пожалуй, ничего не получится – разве что в следующем, не раньше. Но проходит время, а Бальзак по-прежнему не может тронуться с места. Он не может оторваться от стола: всё пишет и пишет…

В этот раз никаких дилижансов! Подобная колымага для неудачников. А потому «маркиз де Бальзак» прибудет в Вену в собственном экипаже, украшенном фамильным гербом Бальзаков д’Антраг. И обязательно с ливрейным лакеем, который вместе с каретой обошёлся в баснословную сумму. Но что такое деньги – пшик в сравнении с престижем! Он, Оноре де Бальзак, должен выглядеть не простым обывателем и даже не слащавым денди, а самым что ни на есть уважаемым всеми маркизом. Ведь Ганские, насколько он знал, остановились в самом престижном, третьем, округе квартала дипломатической знати, где обычно селились члены королевских семей. Так что придётся соответствовать: в карете с фамильным гербом, запряжённой чистокровными рысаками, с грумом на запятках… Ну и выглядеть – как полагается человеку из высшего общества.

Когда?! Когда, настаивает Ганская, не в силах сдержать эмоций; ведь мы уже давно в Вене, но вас, г-н Бальзак, судя по всему, так и не дождёмся…

Оноре нервничает не меньше Эвелины. Но листочки-месяцы летят, а он всё медлит. Венцеслав Ганский (этот негодный старик!), не понимая, почему они так долго «зависли» в австрийской столице, уже вовсю рвётся домой. Он устал. Уже горит охотничий сезон. У пана Ганского куча дел и разных планов. А его вновь и вновь тащат куда-то в Хофбург, Шёнбрунн… Да он был там чёрт знает сколько раз! Пора, пора домой!..

Эвелина в тревоге. Она всё сделала для того, чтобы не упустить шанс. Их шанс: её и Оноре. Поэтому терпеливо доказывает благоверному, что очень желала бы остаться в Вене хотя бы до апреля…

– Этот город, милый Венцеслав, буквально омолаживает меня, – мурлычет она в ухо мужу. – Да и ты, дорогой, здесь как-то весь посвежел…

Ганский хмурит брови, но Эвочка, по-видимому, права: до апреля – так до апреля. И соглашается.

А Эвелина уже строчит в Париж: апрель! Апрель – самый крайний месяц пребывания Ганских в Вене, на который едва-едва согласился муж. Бальзак облегчённо вздыхает, но, верный своей непостоянности (Оноре никак не может закончить «Серафиту»!), умоляет Еву задержаться… хотя бы до мая. А «Серафиту» я посвящу тебе, сообщает он подруге. Ганская разрывается на части; вряд ли Оноре морочит ей голову – но раз за разом он разрушает все её планы! И Эвелине ничего не остаётся, как в который раз что-то ласково нашёптывать мужу на ушко.

Май! Дальше откладывать некуда. Вообще-то, дальше – лето.

9 мая 1835 года Бальзак наконец покидает Париж. Через неделю он планировал прибыть в Вену.

* * *

Как нежное молодое деревце не может противостоять разыгравшейся стихии, так Оноре оказался бессилен перед лицом собственного тщеславия. Тщеславие – ахиллесова пята любого гения. Слишком медленно утверждалась самодостаточность Бальзака, чтобы он смог избежать многочисленных комплексов. Писатель страдал собственной недооценённостью, вложенной в него с самого детства. По сути, теми же недостатками, которые были присущи и его покойному батюшке, вся жизнь которого была посвящена отстаиванию пресловутого дворянского «де» в своей, как ему казалось, не совсем звучной фамилии.

В Вене Бальзаку следовало учитывать одно важное обстоятельство: Ганские вели светскую жизнь. Поэтому, как он понимал, придётся встречаться со знатными лицами из высшего общества. У пана Ганского в европейском дворянском сообществе обширные связи; вообще, эти надменные поляки обожают внешний блеск и мишуру, они держатся друг за друга и, такое чувство, стараются всюду поспеть. Их суетливость бросается в глаза, но зато они многое успевают – например, заводить нужные связи. С кем ему придётся встречаться в этот раз? Те же Потоцкие: он уже успел убедиться в их влиянии в верхних эшелонах европейской власти. Поляки, с их удивительной пронырливостью, казалось, были всюду.

Ещё в январе 1834 года Бальзак обращался к графине Потоцкой с просьбой рекомендовать его другой графине – некой Терезе Аппоньи, супруге австрийского посланника в Париже Антуана де Аппоньи[105]. Потоцкая согласилась помочь, и вот уже 23 февраля «божественная Тереза» принимает писателя в своём роскошном особняке на улице Сен-Доминик, дом 107. Оноре доволен: ничто так не укрепляет собственное реноме, как нахождение в обществе избранных мира сего.

И вот теперь – теперь, когда Бальзак стал успешным и знаменитым! – следовало предпринимать очередную атаку на высший свет. Он слишком высоко взлетел, чтобы стеснительно жаться где-то у порога «их превосходительств». Довольно! Пусть радуются, что не они, а ОН снизошёл до всех этих маркизов, графов и баронов. Ведь если взглянуть глубже, именно вы, мсье Бальзак, потомок крестьян, уже давно перешагнули всех этих… всех этих шалопаев и клоунов. Но это – так, лишь мысленно, для себя. А потому – тс-с…

Так вот, почему бы ему, в самом деле, не перестать топтаться в этой самой приёмной, выпрашивая, чтобы с ним наконец считались? Графиня Потоцкая пришлась очень даже ко двору: эта полька поможет расширить его связи не только в радиусе парижского бомонда, но и за его пределами. Ничего удивительного, что встреча с «божественной Терезой» Бальзака чрезвычайно вдохновила. Вот оно, свершилось! Оноре в сильном возбуждении: сундук надежд, который он с таким трудом волочил на вершину собственного тщеславия, наконец прибыл по назначению. Мысли формировали желания, а те, в свою очередь, пусть и не быстро, претворялись в жизнь.

Правда, не на пустом месте. Под лежачий камень, как известно, вода не течёт. Чтобы дотянуться до аристократических вершин, следовало соответствовать. По крайней мере внешне. И Оноре сбился с ног. Несмотря на молодость, он выглядел достаточно «неуклюже». Предательский животик, который уже не мог скрыть самый просторный сюртук, маленький рост и щербато-беззубый рот сильно удручали, поэтому приходилось изворачиваться, компенсируя недостатки броской одеждой и атрибутами роскоши. Многие, видя разодетого «как петух» романиста, откровенно хохотали, чем вызывали у «щёголя» неподдельный гнев. Именно на этой почве у Оноре в Париже произошла серьёзная ссора с Эмилем де Жирарденом, едва не закончившаяся дуэлью. Лишь вмешательство некоего отставного капитана королевской гвардии спасло дуэлянтов от кровопролития.

Вообще, рассорившись с Жирарденом, Бальзак сильно рисковал. Все