которая считалась его любовницей — эту троицу всегда приглашали вместе. После были Бонфис и Маладьё — два крупных строительных подрядчика, что устроились по обе стороны Средиземного моря и ворочали миллионами. У них имелись важные политические связи, и они щедро делились своими секретными сведениями. Бонфис женился на девушке из алжирских верхов — её первого мужа убили в Италии. Милая крошка Ивонн по-прежнему великолепно изображала из себя солдатскую вдову. Кроме того, в число её достоинств входило шесть или семь гектаров прекраснейшей земли. С Маладьё была молоденькая актриса, что играла главную роль в труппе, представлявшей «Бал воров» в Алжирском оперном театре («Боже мой, куда я подевала билеты?» — подумала вдруг Жюльетта). Ещё мэтр Бюффье и две его дочери. Поговаривали, что, овдовев, адвокат искал утешения у своих юных секретарш, а его дочери, Монетт и Лулу, были нарасхват — их можно было увидеть на каждом балу, на каждой вечеринке-сюрпризе. Обе они искали мужей, предпочтительно из метрополии. Жюльетта уже знала, что обе сестры Бюффье накинутся на де Глатиньи и Эсклавье. Когда они узнают, что майор женат, то устроят ссору из-за капитана. По обыкновению им завладеет Лулу, а Монетт придёт плакать у неё на плече. Жюльетта питала определённую привязанность к бедняжке Монетт. Когда-то, чтобы удержать возможного нареченного, она полностью ему отдалась, что было и неразумно, и бесполезно. К счастью, об этом знали только несколько близких друзей.

Затем Изабель Пелисье, её муж, а также их поклонник. Именно так Жюльетта называла Берта — «поклонник». Венсаны, Пелисье, Бардены и Кельберы принадлежали к одному клану — крупным колонам Митиджи и реки Шелифф. Изабель была Кельбер, а Жюльетта — Барден.

Между Полем и Изабель не всё шло гладко, но они были друзьями детства. «Какая же она своеобразная девушка, эта Изабель», — подумала Жюльетта. Изабель считали легкомысленной и кокетливой, и всякий раз, когда она исчезала из города Алжир на несколько месяцев, все думали, что у неё роман. Но на самом деле она ездила к старому дедушке Пелисье на его ферму, которую тот поклялся больше не покидать.

До всей этой смуты старик обычно проводил во Франции шесть месяцев в году — в город Алжир его нога не ступала с ноября 1954 года.

«Что бы ни случилось, — сказал он, — я оставлю ферму только трупом: или померев от старости (ему было восемьдесят), или потому что меня прирезали феллага, или потому, что мы потеряли Алжир, и я пустил себе пулю в висок».

Говорили, что он по-прежнему выпивает за завтраком литр розового вина.

Из Дома правительства на ужине не будет никого. Венсаны рассорились с министром-резидентом.

Первой появилась Изабель в очень простом сером платье.

— Оно чудесно тебе идёт, — сказала Жюльетта, целуя её в щёку. Изабель знала, что комплимент был искренним, потому что в нём звучал лёгкий оттенок зависти.

— Я пришла помочь тебе принять гостей, — сказала она. — Давай посмотрим твой план стола. Ты посадила меня рядом со старым полковником Пюисанжем. У меня от него мурашки по коже, он блудлив, как старый кюре. Нет, посади меня сюда, вот-вот, рядом с этим капитаном Эсклавье.

— А как же Монетт?

— Отдай ей Берта.

— Капитан Эсклавье лысый, жирный и жутко воняет, когда потеет.

— Лгунья. Он высокий и стройный, с чудесными серыми глазами. А ещё дерзок и очень самоуверен.

В саду, на закате солнца, арабские слуги подавали шампанское со льдом. Они были одеты в традиционную униформу: красные кожаные туфли без задников, мешковатые брюки и короткие блузы с позолоченными пуговицами.

Делая Жюльетте свои обычные лейтенантские комплименты, генерал машинально следил за Монетт и Лулу Бюффье, которые при каждом движении крутили юбками, демонстрируя золотистые ноги.

Генералу было не по себе. Он совсем недавно узнал, что 10 августа в долине реки Суммам состоялась большая встреча главарей мятежников, что она проходила совершенно открыто, и что кабилы и упрямцы из Алжира взяли верх над арабами и беглыми политиками. Теперь надо было ждать войну не на жизнь, а на смерть, теперь герилью и засады будут устраивать самые образованные из алжирцев. Кроме того, они могли бы финансово и политически полагаться на 200 000 кабилов, работавших во Франции.

Генерал попросил ещё шампанского. Оно было сухим и охлаждённым — именно таким, как он любил. Безусловно Венсаны были внимательны к своим гостям — их стол считался лучшим в городе Алжир. Генерал решил позабыть о всех тревогах.

Полковник Пюисанж присоединился к де Глатиньи и Эсклавье, которые беседовали с Изабель и её мужем. Он дружески завладел рукой майора.

— Рад снова видеть вас, мой дорогой Глатиньи. Что слышно о Клод? Как поживают пятеро детишек?

Этим он предостерегал Изабель, если та ещё не знала, что де Глатиньи был отцом большого семейства. «Любая женщина, — подумал Пюисанж, — испытывает ужас перед такими мужчинами-кроликами».

С самого приезда в город Алжир он положил на Изабель глаз и продолжал плести вокруг неё хитроумные сети.

Де Глатиньи представил ему Эсклавье.

— Рад знакомству, капитан. Ваше имя мне, конечно же, известно. Прославленное имя нашей Республики…

Изабель взглянула на капитана с новым интересом. Пюисанж был невыносим. Он повернулся к Изабель, прекрасно осознавая её горячий национализм и привязанность к земле Алжира:

— Это имя может ничего вам не говорить, мадам: дело Дрейфуса, Народный фронт 1936 года, Борцы за мир, Стокгольмское воззвание. Конечно, раз уж капитан здесь, с нами, он совершенно на другой стороне.

Лицо Эсклавье побелело.

— Вы, кажется, забыли о деятельности моей семьи во время Сопротивления, господин полковник, не говоря уже о той роли, которую сыграл мой дядя Поль — представитель генерала де Голля. Наш министр-резидент был одним из его ближайших друзей. Я едва осмеливаюсь его навещать, потому что ему не терпится взять меня на службу в своё военное ведомство, тогда как по складу характера я предпочитаю действовать… в горах.

Де Глатиньи по достоинству оценил эту стычку. Эсклавье только что нанёс удар точно в цель. Пюисанж из кожи вон лез, чтобы поступить на службу в военное ведомство министра, а его ужас перед сражениями и кампаниями стал в армии легендарным.

К ним подошёл профессор геологии. Линзы его очков напоминали увеличительные стёкла, за которыми его глаза, казалось, плавали, как пара рыб в аквариуме. Он был страшно худ, с медно-красным загаром, характерным для Сахары, и носил плотную зимнюю одежду — с развязанным шнурком на одном ботинке. Профессор спросил капитана:

— Вы сын профессора Этьена Эсклавье, не так ли? Я восхищён!

Он схватил Филиппа за руку и начал энергично