– Но ведь людям грозит опасность! Речь не о ведьмах!

– Еще как о ведьмах! Ведьмы – тоже люди, и мы не хотим этого стыдиться, не хотим гореть на костре, жить подпольной жизнью! – Ее черты разгладились, как поверхность тающего льда. – Я не за себя переживаю. Мне осталось совсем немного, но я не хочу, чтобы и тебе пришлось выбирать между ошейником и смертью.

– Я помогаю ближним. Что может быть благороднее?

– Так ты себя успокаиваешь? Тебя ведь разлучили с семьей еще в детстве, не оставив даже права выбора!

– Сестры – вот моя семья!

– Чепуха! Если бы правда вскрылась, думаешь, любили бы тебя? Чудовищем бы заклеймили, право!

– Ясмин не заклеймила!

Фраза вылетела не нарочно, и я тут же прикусила язык.

– Что ты сказала? – обомлела она.

Поздно отпираться.

– Ясмин в курсе. Я ей открылась.

– Но ты же уверяла…

– Это ложь, – перебила я. Моя наставница осталась без слов. – О вас она не знает, но про мой дар, про то, что избавила от боли маленькую девочку, – да.

Мать Люсия подалась ко мне. Впервые за все годы ее лицо исказил гнев.

– Ты не представляешь, что натворила. Мы все теперь под угрозой!

С меня хватит. Я развернулась и бросилась вон, пока обмен резкостями не зашел слишком далеко.

* * *

В приступе отчаяния тянуло излить кому-нибудь душу. Навязываться Ясмин – а та по-прежнему держалась сама по себе – не хотелось, как не хотелось и больше иметь дел с Люсией, которая, оказалось, хранит в сердце такую опасную ересь. Вместо этого я направилась к отцу Морису из братства Служителей.

По заснеженной улице я брела в прострации, пытаясь расплести клубок намертво перепутанных мыслей, покуда не достигла более скромной, чем наша, братской обители.

К кабинету Мориса я вышла быстро, еще храня в памяти дорогу по коридорам, но настоятеля не было на месте.

– Кто идет? – раздался голос из-за спины.

Я повернулась и увидела слепого брата Клеменса. Лицо его было обращено мимо, а глаза теперь закрывала повязка.

– Мать Далила. Я хотела поговорить с отцом Морисом.

– Вот как. Сожалею, но он уже некоторое время в отъезде.

– Далеко ли?

Брат Клеменс пожал плечами.

– Он уезжает и приезжает, когда считает нужным, не посвящая нас в свои дела. Быть может, я смогу помочь?

Я взяла слепого монаха за руку и повела по коридорам, заменяя ему глаза. Мы вышли в квадратный садик между основным зданием монастыря и проходом к кабинету настоятеля. Сад уже скинул на зиму всю листву, и голые ветви были покрыты снежными шапками. Я подвела брата Клеменса к пустующей скамье, и мы присели.

Снег лежал уже несколько дней, хотя день сегодня стоял такой, когда солнце по капризной своей натуре топит его местами до самой земли.

– Зачем вам повязка?

– Если хочешь, сниму.

– Нет-нет. Я всего лишь хочу понять, почему вы прикрыли глаза. В прошлый раз она вам не требовалась.

Он улыбнулся.

– Да, и правда. Скажем так, я просто не хочу смущать тех, кто к нам заглядывает. Люди не знают, смотреть ли в глаза или нет.

– Сочувствую.

Клеменс по-доброму усмехнулся.

– Пустое. Что с повязкой, что без, я все равно не вижу. Зачем же, позволь узнать, столь благочестивая сестра пожаловала в это святое место?

Я мялась: что можно рассказать, а что нет? Однако, по-видимому, брат Клеменс уже сам обо всем догадывался.

– Полагаю, вы ищете, кому исповедаться. За этим и шли к отцу Морису?

Я кивнула и только потом вспомнила, что он не видит. Пришлось озвучить ответ.

– Быть может, его заменю я?

Я на минуту задумалась.

– Насколько я помню, вам известно о моем… положении?

– О том, что вы ведьма? Да, известно.

Отсутствие настоятеля и саднящее чувство одиночества на душе вынуждали довериться брату Клеменсу – в пределах разумного.

– Можно сначала вопрос?

– О чем речь! – радушно воскликнул он.

– Как вы очутились в монастыре?

Монах улыбнулся.

– Я в прошлом был художником.

– Вот как?

– Да. – Он предавался воспоминаниям, и улыбка все тускнела. Его неказистая трость была прислонена к спинке стула рядом со скамьей. – И выдающимся. Не Вдохновенным, конечно, но пользовался спросом у дворян. Только все заработанное предпочитал не откладывать, а проматывать.

Он как будто осуждал себя, но в то же время не без тоски в голосе.

– Однажды я заметил, что мое зрение… слабеет. Перед глазами появились черные пятна, и вскоре я совсем ослеп. Осталась только неразрывная пелена белизны.

– Вы обращались к лекарям?

Монах кивнул.

– Да, но недуг возвращался, и с каждым разом все быстрее, покуда не забрал у меня последнее.

Брат Клеменс немного помолчал.

– Как выяснилось, меня отравлял приятель. От зависти. И я все из-за этого потерял.

– Соболезную, – скорбно произнесла я.

Он смочил губы и слегка оживился, переходя от прошлой жизни к настоящей.

– Тогда я и попал в церковь и с тех самых пор несу здесь служение. Вот уже, если не ошибаюсь, добрых тридцать лет.

Монах повернул ко мне голову. Я поневоле почувствовала, как он будто бы уставил глаза прямо на меня.

– И должен сказать, что это к лучшему. Пойти в Служители – мое самое правильное решение в жизни. Я далеко не сразу это осознал. Мне дали шанс оправиться. К тому же я узнал, что в страдании таится сила.

Сейчас, вдруг почудилось мне, этот человек, верный своим убеждениям до гробовой доски, начнет меня стыдить.

Он, как бы изучая меня, накрыл мою руку своими старческими тонкими пальцами и отвернул голову. Его улыбка слегка успокаивала.

– Я, как никто другой, знаю, что вера дается непросто. Нужно каждый день наращивать ее в себе. Если тебя гложут сомнения, в этом нет ничего страшного.

Я решилась.

– Попробуй полюби церковь, куда тебя сослали насильно, а могли вообще казнить, – заговорила я словами матери Люсии.

– Поэтому ты пришла сюда, а не к своей наставнице?

Я напряглась.

– Вроде того… В детстве отец так истово преклонялся перед Владыками, что его вера без труда передалась и матери с братьями. А мне – нет.

Какой чуждой сейчас воспринималась память о детстве, словно она и вовсе не моя. Я была такой упрямой, строптивой, всегда разбирала предания Каселуды в мелочах. Не из сомнений, а просто из чистого любопытства.

– Даже среди Праведниц кое-кто мог бы злиться на несчастную судьбу, но нет. Взять Ясмин. Новый день она встречает с надеждой и честно исполняет свой долг перед Владыками.