Толпа передо мной инстинктивно расступалась и обтекала нас троих, отмежевывая пустым пространством.

Сводчатый вход в церковь имел величественный вид; массивные двойные двери темного дерева были распахнуты.

До чего тяжелый оказался внутри воздух! Сквозь простые окна в вышине внутрь длинного нефа проникал свет. Слева и справа стояли ряды скамей.

– Нора! – пропищал знакомый голос.

Я повернулась и увидела Донну – та задорно подбежала и обняла меня.

Родители остолбенели.

– Привет. А где Дея? – спросила я.

– На улице. С животными в церковь нельзя.

– Донна! – К девочке трусила женщина с побелевшим от ужаса лицом.

Она подхватила Донну на руки и оттащила от меня.

– Я страшно извиняюсь! Меня зовут Стелла. Это моя дочь, и она совсем не понимает, что делает! – запричитала женщина, практически вымаливая у меня прощение.

Она какое-то время мялась. Чувствовалось, как у нее еще что-то просится на язык.

Хоть бы промолчала. Хоть бы!

– Если честно, я так вами восхищаюсь. Превозмогаете, не сдаетесь. И наверняка так рады, что о вас есть кому позаботиться!

У меня пропал дар речи – так надолго, что отцу пришлось недвусмысленно покашлять.

Я скрипнула зубами.

– Да. Мне очень повезло, – солгала я, изобразив самую заученную свою улыбку.

Вскоре мы с родителями уселись на скамью в задних рядах.

С потолка свисали знамена с нарисованным глазом, он же был и на шторах, ниспадающих до пола, – казалось, здесь сами стены могут нас узреть и запомнить.

В передней части церкви на возвышении, от которого по обе стороны тянулись закругленные лестницы, был алтарь, а за ним – кафедра.

К прихожанам вышел свидетель по имени Гленн – морщинистый старик с седой лысеющей головой и провисшей кожей. Он горбился, но это не мешало голосу звучать громко и в меру твердо.

– Приветствую вас, Узренные.

Все почти с безупречной синхронностью приложили ко лбу кольцо из указательного и большого пальца – символ ока Осулара. Я, спохватившись, судорожно повторила жест.

– Хвала Осулару, нашему милосердному богу, что ныне мы зрим. – Он повернулся и указал на огромный мраморный барельеф в виде глаза, взирающего на нас сквозь вертикальную щелку приоткрытых век.

– В эпоху Хейру его око стало закрываться. Чем более жестокими, злыми, порочными мы становились день ото дня, тем больнее было Осулару. Взор его затуманили слезы. Он не мог видеть, как человек все глубже погружается в праздность и греховность, и только благодаря нашему усердию, нашим молитвам око вновь раскрылось и наблюдает за нами. Его священный взгляд убережет нас, когда забвение настигнет весь мир.

Старик пристально оглядел прихожан сверху вниз – те жадно внимали его тлетворным словам о заветном спасении. Посул очиститься от греха разлился над головами, и капли его ловили, как мед, выставленными языками. От этого всеобщего благоговения становилось жутко.

– Миссис Джонсон, пожалуйста, встаньте. – Он аккуратным жестом велел ей подняться.

Со скамьи поднялась нарядная женщина и разгладила юбку с кринолином. Воротник ее темно-сиреневого платья стягивал большой белый бант. Выглядела женщина неестественно умиротворенной, будто под действием дурмана.

Нанесенные друг на друга слои макияжа лежали на лице шпаклевкой и придавали ему фарфоровый вид. И все же этой женщине было ничем не спрятать изможденных черт и нездорового блеска в глазах.

– Миссис Джонсон среди нас всего несколько недель. В наказание за нечестивую жизнь забвение отняло у нее сына.

По рядам прополз осудительный и злорадный шепот, но миссис Джонсон это не смутило: она все так же блаженно улыбалась.

– Но теперь она с нами, теперь она узрела истину! Пусть утрата напоминает ей о любви и великодушии Осулара.

– Спасибо, свидетель Гленн, что спасли меня, что наставили на путь истинный! Если бы только сын… – Она осеклась. Улыбка сползла с лица, подбородок затрясся, а макияжная корка, как сухая глина, пошла трещинами.

– Ничего, миссис Джонсон, – с правдоподобными лаской и пониманием утешил жрец и вежливо сделал ей жест сесть.

– Спасибо, – всхлипнула миссис Джонсон напоследок.

К ней тут же сочувственно потянули руки – казалось, это пропащие души увлекают ее обратно в свое царство мрака.

– Пребудь узренна.

Сразу и не скажешь, то ли это утешение, то ли угроза.

Все закивали и вновь забубнили – на сей раз согласно.

– Сегодня я бы хотел предоставить слово свидетелю Джеремии. Многие из вас знают, что он ревностный, истинный подвижник нашей веры.

Гленн при помощи другого жреца сошел с кафедры, уступая место Джеремии. От его грозного вида мне было не по себе.

– Как многим, если не всем, здесь известно, к нам вернулась моя сестра.

Всколыхнулся одобрительный шепот, который брат тут же пресек коротким жестом.

– Моя родная плоть и кровь слишком долго была оторвана от семьи. Не устояв перед заразительной клерианской порочностью, она служила гнусным чудовищам с проклятого утеса Морниар!

Шептались, невзирая ни на что, все оживленнее и пылче.

– Алчные, совращенные нечестивыми искусствами, клерианцы движутся к своей погибели!

Сквозь ропот пробились возбужденные вскрики.

Джеремия держал публику в тисках. Он сделал паузу, удостоверяясь, что его слов жаждут и ловят их на лету.

– Однажды наступит день, когда всех постигнет забвение. Осулар сомкнет око, и лишь к нам, избранным, останется прикован его взор.

Тут Джеремия взмахнул рукой, и у меня упало сердце.

– Теперь я прошу мою сестру Нору, преисполненную отваги и раскаяния, подняться ко мне и войти в сонм божьих избранников.

Вся церковь повернулась, устремляя на меня глаза. До чего вдруг захотелось кануть в забвение.

Я встала под тяжестью осудительных взглядов и брезгливо уставилась на брата – тот смотрел в ответ с заученными любовью и сочувствием. Неф заполонила тишина, и гнет всеобщего изуверства буквально сжимал меня в точку.

– Узрите! – воскликнул Джеремия, когда я поднялась на кафедру. – По вековечной милости своей Осулар вернул мне сестру… но не безвозмездно.

Брат повернул голову ко мне и приказал:

– Показывай.

В голосе – ни намека на любовь. Меня парализовало.

– Что?

Не дожидаясь, пока я подчинюсь, Джеремия взял дело в свои руки и бесцеремонно вцепился в оборку моего платья. Я зашаталась, но упасть не дали две пары рук, что схватили меня со спины.

– Перестань!

– Не стыдись правды, сестра.

Вывернуться не получалось. Паника нарастала. Я вскрикнула, но тщетно: брат задрал мне подол и все ахнули, не увидев ноги. Затем он расстегнул ворот, являя чудовищный ожог на шее, и обнажил культю на правом плече.

– Вот пусть и жестокое, но ясное напоминание о том, сколь милосерден Осулар! В обмен на конечности Нора обрела шанс ступить на стезю добродетели. Верьте в Осулара и спасетесь, ибо