Оба смутились.

– Вдруг вы упа…

– Я же сказала, сама дойду. Почему вы не верите?

Мужчины переглянулись и умолкли, украдкой еще посматривая на явную причину моих затруднений. Что мы трое, что остальные очевидцы стычки прекрасно понимали, почему мне предлагают помощь, но озвучить не осмеливались.

Я подскочила к ним двоим.

– На деле вы просто видите во мне жалкую калеку, которая только и ждет вашей великодушной помощи. Признайтесь, вы же не обо мне, а о себе печетесь. Хотите порадоваться, что угодили своему Осулару.

Оба остолбенели – не только из-за того, что я осквернила их душевный порыв, но и потому, что наверняка еще не слышали таких дерзостей от женщины.

На лица незнакомцев вдруг набежала тень, а глаза сердито блеснули. Мужчины развернулись и, ворча себе под нос, зашагали прочь.

Когда толпа зевак разошлась, словно своды серых туч, я присела на лавку и порадовала себя пирожком с бобами из корзины. На душе сразу посветлело.

Пялиться на меня со временем перестали, но, проходя мимо, от жалостливых взглядов удержаться не могли. Спасибо хотя бы и на том, что лавку ни с кем не пришлось делить.

Совсем без чужого общества все же не обошлось – но не человеческого, а звериного. Не большая, не маленькая, золотисто-медового окраса собака таращилась на меня с высунутым языком, явно мечтая добраться до корзины.

Я ей улыбнулась и, взяв пирожок в зубы, принялась ее наглаживать и чесать подбородок, а она взамен начисто вылизала мне руку.

Откинувшись на спинку скамьи, я отрывала от пирожка тесто и бросала собаке.

– Ты ей вроде нравишься.

Я повернулась и увидела девчушку, которая на цыпочках выглядывала из-за спинки.

– Это моя собака. Ее зовут Дея.

Я опять перевела взгляд на Дею – та уже все проглотила и вновь высунула язык, требуя добавки.

– Как тебя зовут? – спросила девочка.

От такой детской простоты я почему-то растерялась.

– А тебя? – повернулась я.

Она нахмурилась и поджала губки в тонкую полоску.

– Я первая спросила!

Как это все-таки неожиданно и забавно. Я посмеялась.

– Ну хорошо. Я Нора.

– А я Донна, но для друзей – Шиш.

– Почему Шиш?

– Потому что я шиш когда от своего отступлю! – Она некрасиво осклабилась, демонстрируя панораму десен и растущий вкось зуб.

Я снова усмехнулась и отдала ей одну булку.

– Спасибо! – задорно воскликнула Донна и без приглашения села на скамью.

Она оторвала от булки кусок и скормила собаке – та с аппетитом заработала челюстями. Девочка заливисто захихикала. Она была в буром платье, чулках и перчатках, а волосы ей заплели в косички.

Донна повернулась ко мне.

– А что с тобой стряслось?

Ее краткость и прямота обезоруживали – но приятно, что она со мной не деликатничала.

– Несчастный случай.

– Какой?

Как странно было открываться той, кто не жалеет, не осуждает, а только интересуется.

– Я служила в армии…

– В армии?! Здо-о‑орово! – перебила она, уже позабыв о моей увечности. – А кем служила? А с акарами воевала? – Донна подползала все ближе и ближе.

– А то! Даже отрядом командовала, – заинтриговала я. Глаза у девочки загорелись от восторга и уважения. Это и мне самой придало сил воскресить в памяти прошлую жизнь.

– А сейчас ты служишь?

– Нет… уже нет. – Моя улыбка потускнела, медленно сходя с лица.

– Почему?

– Из-за увечий больше не могу сражаться.

– А вот мама говорит, что, если сильно-сильно чего-то хочешь, надо сильно-сильно постараться – и все получится. – Для пущей убедительности она стиснула кулачки и зажмурилась.

Я приободренно улыбнулась.

– И правда.

В глубине души я, впрочем, верила в это слабо. Мои проблемы превозмочь не так-то просто, но, надеюсь, она от своих начинаний и впрямь «шиш когда отступит».

На том Донна с собакой ушли. Пожалуй, пора и мне.

* * *

Дома отец с матерью встретили меня, как и ожидалось, с возмущением: как я могла уйти из дома без их ведома? Я напустила на себя пристыженный вид, стараясь не переиграть.

– Но отец! Я столько времени просидела взаперти! Мне нужно было подышать.

– Весь город только о тебе и судачит! Как ты выпрашивала подачки из-за своих увечий!

Я слегка завелась. Обиднее лжи было услышать намек на то, что меня всем жалко.

За последние несколько недель мать привязалась ко мне на почве дамских увлечений, поэтому наверняка постарается удержать дочь любой ценой.

– Фрэнк, быть может, стоит с Норой помягче? Не сидеть же ей всю жизнь в четырех стенах, в конце концов. К тому же о ней и так уже знают, вот и зачем ее прятать? Люди подумают, нам есть что скрывать, – ласковым голосом увещевала она, встав напротив отца. Тот понемногу остывал.

Громадный Джеремия замер в дальнем углу гостиной, наблюдая за ходом сцены с судейским хладнокровием. Под его взглядом мне было не по себе. Некогда добрый и ласковый мальчик теперь имел взгляд расчетливого хищника.

– Пожалуй, это даже к лучшему, – вмешался брат.

– Почему? – спросил отец.

– Мама права. Всем известно, что Нора у нас. Прятать ее – значит стыдиться. А как можно стыдиться, что волею Осулара вся наша семья снова в сборе?

Пусть из всех присутствующих Джеремия самый юный, связь с церковью придавала его слову такой вес, что он взнуздывал даже отца с матерью. Я же плелась в хвосте этой пищевой цепочки.

– Безусловно, сын, но люди будут шептаться…

– И пусть шепчутся. В масштабах бытия толки значат немного. Осулар оделил нас своим оком, чтобы узреть, а не услышать. Слова для него не играют роли.

Отец горячо закивал.

– Ты прав, сын.

Джеремия тоже с улыбкой кивнул.

– Спасибо, отец.

Во фразе не было ни любви, ни уважения. Честное слово, какой абсурд! Отцовские потуги изображать хозяина в доме смешили, потому что вся власть была за Джеремией. Оба, интересно, это понимали?

– Как же все-таки быть? – спросила мать брата, всерьез ожидая распоряжений.

– Предлагаю взять Нору с нами в церковь. Покажем, что мы вместе, что она заодно со всеми. Не нужно ее стыдиться, а лучше благодарить Осулара, что вновь нас свел, что вернул мою сестру в отчий дом.

Меня загнали в угол. Давить улыбку было мучительно больно. Из щек будто пробились маленькие колючки и пригвоздили края растянутых губ так, что вместо упоенного выражения вышла напряженная гримаса.

Я прекрасно понимала, к чему все идет, но была не в силах выпутаться.

– Чудесная мысль, – солгала я.

* * *

Родители больше не запрещали мне слоняться по городу. Время от времени я баловала себя возможностью сбежать на воздух и