Стояло бабье лето; запасшись вином, мы брели по праздничному городу, и вдруг оказалось, что мы снова идем, приобнявшись.

Неожиданно все опять вернулось на круги своя.

Чуть в стороне от центра мы нашли какой-то итальянский ресторанчик и сели поужинать за маленький столик, нетвердо стоявший на неровной мостовой. Нина пошла в туалет, чтобы переодеть верхнюю часть купальника и вообще привести себя в порядок. Когда она вернулась за стол, наши руки, проскользнув между бокалами вина, нашли друг друга. Я посмотрел Нине в глаза и мысленно спросил: “Чего нам еще не хватает?” Ничего, отвечала она, сейчас ничего. “А в другое время?” – ненадолго потупился я. “А другое время оставим на другой раз”, – пожала мне руку Нина.

Столь радостен был блеск ее очей, – пишет Данте[123].

Мы неторопливо ужинали, пока гасло небо и мимо нас проплывали толпы людей. Я чувствовал, что мы просто мужчина и женщина, божьи создания, затерянные где-то на вселенской равнине, – чувство, которое засело во мне с того дня, когда я принял ЛСД. Теперь оно отдавалось в костях черепа гулким эхом – отдавалось достаточно сильно для того, чтобы я помнил: даже сейчас где-то вокруг нас и внутри нас живет Одно-Единственное Единство. Загвоздка, правда, в том, что оно, Нина, разделилось между нами двумя, да и не только между нами двумя, а между всеми, кто вокруг нас болтает, смеется, кричит и ругается, кто как ни в чем не бывало живет своей жизнью. И не только между ними, а между вообще всем на свете, потому что иначе и быть не может. Без единства не существовало бы никакой разности – это осознание я сберег еще со времен краковской “Алхимии”.

Я хотел, чтобы Нина тоже это знала. Я прислонился своим лбом к ее лбу – мы раньше так часто делали, когда хотели выразить невыразимое.

Бесконечная Близость и Непреодолимая Граница.

Мы заплатили и ненадолго, только ради того, чтобы ощутить радость от движения в потоке людей, слились с толпой. Впрочем, вскоре выяснилось, что в праздник вход на площадь платный, так что мы со своей наполовину опустевшей бутылкой решили отправиться на холм Сваты-Копечек. Мы петляли в сумерках по тропе паломников, на которой стояния крестного пути были отмечены горящими свечами, и потягивали вино, словно кровь Христову.

Микулов вместе со своими огнями и голосами неожиданно оказался внизу, под нами. Вдалеке виднелся освещенный замок, а на самом заднем плане этой ведуты солнце, уже скрывшееся за горизонтом, наложило напоследок несколько быстрых, размытых фиолетово-розовых мазков.

Мы немного побродили по вершине холма, а потом присели на скамейку за часовней Святого Себастьяна. Когда стемнело, Нина, положив голову мне на колени, принялась сообщать о появлении на небе очередных звезд, а также спутников и самолетов.

– Ты все еще думаешь, что умрешь молодой, как ты всегда говорила? – спросил я, гладя ее по волосам.

– Я уже не так уверена, – ответила она. – А что?

– Так, ничего. Вина хочешь?

– В смысле, что теперь почему бы и нет, раз мы разошлись?

– Что-то в этом есть, – улыбнулся я. – Если бы ты умерла, мне было бы легче, чем сейчас. У меня бы просто остались приятные воспоминания, политые горьким шоколадом.

– Ну ты и эгоист. То есть для тебя было бы лучше, чтобы я умерла вместо того, чтобы бросать тебя?

– Ну да. Но я не говорил “лучше”, я сказал, что мне было бы легче.

Нина глотнула вина и заявила:

– Я все равно не знаю, что об этом думать.

– Я тоже. Так и так – маленькая смерть.

– Маленькой смертью называют оргазм.

– Не флиртуй, – предупредил я.

– А я и не флиртую.

– Я знаю, – проговорил я разочарованно.

Какое-то время мы просто смотрели вдаль, я – на огни где-то в Австрии, а Нина – на огни на небе. Но мои слова, видимо, никак не шли у нее из головы, потому что она сказала:

– Нет, серьезно: если бы тебе пришлось выбирать – брошу я тебя или умру, – ты бы что выбрал?

– И кто меня за язык тянул. Естественно, я бы оставил тебя жить… скрепя сердце.

– Скрепя сердце? Разве ты не желал бы мне счастья?

– Чтобы ты нашла кого-то, с кем будешь счастливее, чем со мной? – уточнил я, и мои пальцы замерли в ее волосах.

Нина молчала, наверное, не зная, что на это ответить. Я глотнул вина, и мне вдруг вспомнилось, как мы с Ниной в последний раз занимались любовью. Это было в ее очередной пражской квартире, где сама она почти не бывала, в той части Праги, которая с ней никак не вязалась. На нашей лестничной площадке кто-то полночи колотил в дверь, осыпая бранью того, кто находился за нею. Мне казалось, что мы имитируем самих себя, подзабыв, однако, некоторые детали. Нина словно бы предлагала мне выдержки из своего тела на случай, если я захочу их процитировать.

– А я вот желаю тебе, чтобы ты был с кем-то счастлив, – сказала Нина.

– Вообще-то это ты меня бросила, так что это не считается.

– Ты думаешь, мне было легко? – спросила Нина, запрокинув голову для того, чтобы посмотреть мне в глаза (скорее, впрочем, в ноздри). – Думаешь, только тебе было больно? У меня тоже весь мир рухнул. Думаешь, так просто было тебя бросить?

– Ну, видимо, проще, чем оставаться со мной.

– Наоборот.

– Серьезно?

– Серьезно. Но лучше давай закроем тему, или я снова разозлюсь.

Я уже тоже начал закипать, поэтому предпочел встать и потянуться.

– Пойдем назад?

– А у нас поезд только в двенадцать?

Я достал мобильник – была половина одиннадцатого.

– Кажется, других вариантов нет.

– Тогда давай, если ты не против, побудем тут еще немного.

Нина достала из рюкзака футболку с длинным рукавом, надела ее и снова легла ко мне на колени.

– Когда мы с тобой познакомились, я безгранично тобой восхищалась, – начала она. – Ты знал? Чем я только в тебе не восхищалась. Тем, как ты умеешь воспринимать мир, какой ты образованный, тонкий и честный, я восхищалась даже твоей эгоцентричностью. Мне казалось, что ты все вокруг воспринимаешь как-то иначе. Я радовалась, что ты привел меня туда, где я никогда не была и куда без тебя не попала бы. Первые полгода я ужасно страдала, мне хотелось быть с тобой постоянно. И тогда же я стала подстраиваться под тебя – довольно сильно по моим меркам. Я притихла и отошла в тень. Ты не любил, когда вечерами я тусовалась с людьми, которых ты не знал и, в общем-то, не хотел знать, тебе не нравилось, когда я выражалась или одевалась, как подросток. Ты показал мне, как это – быть женщиной. И я этому радовалась, радовалась по-настоящему. Рядом с тобой я повзрослела и теперь понимаю, что не будь тебя, я была бы