гербом, переливающимся в свете лампы, и номером, идентифицирующим Нину среди всех женщин Чешской Республики, а может быть, и мира. Нина как будто слегка улыбалась мне, мол, что это я тут задумал, но улыбка застыла у нее на губах, когда она увидела, что я это серьезно, увидела, как у меня кривится лицо и что я в итоге намерен сделать. И я это сделал: ее черты расплылись под белесым слоем, словно моя любимая хотела поскорее исчезнуть. Но мне стало легче, и я, прежде чем помыть, даже сфотографировал ее забрызганную карточку. Я подумал, что столь бескомпромиссное творение вполне могло бы заинтересовать жюри премии Индржиха Халупецкого, присуждаемой молодым художникам в возрасте до тридцати пяти лет. Ну и, конечно, я не хотел забывать, чем все обычно кончается.

* * *

Года через полтора после нашего расставания Нина полетела одна в Рим. К тому моменту она уже перестала со мной чем-либо делиться, поэтому я не знаю, как она там проводила время, но вышло так, что поездка в Рим опять обозначила начало нового этапа. В моем воображении Нина бродила по тем же самым улицам, по которым мы ходили вместе, и переписывала свои впечатления заново. Видимо, для нее было важно, что она все делает одна: что она сама нашла билеты, сама забронировала жилье, что она одна гуляла по римским холмам, одна слушала возгласы торговцев на Кампо-деи-Фиори, одна садилась на церковную скамью, одна пила кофе в неприметных кофейнях, ловя мужские взгляды, в которых интерес смешивался с враждебностью, одна сидела на Испанской лестнице и даже, может быть, подписала в это время пару открыток, одна разглядывала старые плакаты и книги на лотках антикваров, одна наблюдала за прохожими, которые почему-то напоминали ей, кто она есть на самом деле, одна останавливалась перед витринами и даже, может быть, примерила какие-то туфли, одна сидела вечером на подпорной стенке у Колизея или на площади перед Пантеоном, ела мороженое и пускалась в разговоры с любым, кто их заводил. Она делала все это одна и, я знаю, получала – в конечном счете или наконец-то – такое же удовольствие, как и шесть лет назад, когда мы проделывали все это вместе. Так что же важнее? И в чем, собственно, разница?

Сортированный мусор, оставшийся от нашей любовной переписки

1. Звездочки

2. Кавычки

4. Другие знаки препинания

5. Смайлики

6. Пробелы между словами ___________________________________________

7. Цифры

8. Волны, сердечки и другие специальные символы

Утилизируйте только незагрязненные знаки, избавленные от значений. СЛОВА И ПРЕДЛОЖЕНИЯ ПО ЭТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ НЕ ПОДЛЕЖАТ ПЕРЕРАБОТКЕ. Кавычки помещайте парами, цифры сгруппируйте, а пробелы обозначьте символом. Благодарим вас за бережное отношение к окружающей среде. Ваши знаки пригодятся другим пользователям.Гексаграмма № 64:

Еще не конец

Я сижу за старым столом на берегу озера, воды которого плещутся передо мной о каменную кладку. Заходящее солнце спустило на водную гладь широкую веревочную лестницу, сплетенную из света. Из наступающих сумерек исторгнуты лишь белые треугольники парусников, пересекающих озеро. Метрах в двадцати от меня лебедь погрузил шею в воду и выставил кверху взбитое белое ничто, которое образует оставшуюся часть его тела. Крышка стола покоробилась, из-под облупившейся белой краски проступает усталое дерево. Муравьи маршируют между упавшими на стол, намокшими и снова высохшими мелкими цветками каштана, что растет неподалеку. Из-за забора, увитого плющом, раздаются вскрики детей, прыгающих на батуте. На противоположном берегу озера находится место, куда в 1942 году съехались нацисты, чтобы обсудить окончательное решение еврейского вопроса[120]. Я же только что вернулся оттуда, где Генрих фон Клейст и Генриетта Фогель совершили двойное самоубийство: сначала он застрелил ее, а потом без промедления застрелился сам.

С наступлением вечера ветер затихает, и парусников становится меньше. На соседней пристани играет карильон: это тихо звякают, ударяясь о мачты, стальные тросы. Солнце садится, и на западе между горизонтом и сияющей водной гладью не поместится даже взгляд, который мог бы запечатлеть эту сцену. Я откладываю свои записные книжки, в которых я два года делал заметки, снимаю темные очки и закрываю глаза. В это мгновение камера отъезжает назад и в кадр попадает тканевый шезлонг, стоящий слева от меня, под раскидистым деревом. В шезлонге лежит Нина и листает книгу с разноцветным кольцом на переплете: из трех основных цветов возникают все остальные, причем с каждым новым цветом света становится все меньше и, наконец, возникает черный. Нина листает книгу с черным солнцем на переплете, окруженным цветной короной, отрывает глаза от строчек и говорит: “Теперь я понимаю, почему ты был со мной”. Естественно, мы тоже давно умерли. Все, что должно произойти, пройдет.возможности любовного романа

Мы с Ниной не виделись несколько месяцев. Она перестала отвечать на сообщения, не брала трубку и даже на какое-то время заблокировала мой номер. А когда она еще отвечала на мои эсэмэски, то просто желала мне всего хорошего независимо от того, что я ей писал. Я писал, что хотел бы с ней поговорить, а она отвечала – всего, мол, тебе хорошего. Я написал, что мое сердце бьется, как рыба, выброшенная на берег, но в ответ получил пожелание всего хорошего. Потом мы случайно встретились в Праге и три дня кряду пробыли вместе, словно никогда и не расставались. На каникулах мы вдруг решили вдвоем перевалить через главный хребет Есеников, но когда спустя два насыщенных дня, проведенных с рюкзаками за спиной, мы прощались на вокзале в Брунтале, Нина снова только пожелала мне всего хорошего. Она опять перестала брать трубку, а я не спал ночами, потому что внутри у меня все щемило. Потом она сама мне позвонила, и мы договорились, что первые выходные сентября проведем в Палаве.

Нина приехала в Брно еще в пятницу вечером и настояла на том, что будет спать в комнате для гостей. Я ворочался на двуспальной кровати и никак не мог заснуть. Мне казалось странным, что мы с Ниной спим в одной квартире, но в разных комнатах, – такого еще не случалось ни разу.

Но странным было и то, что она вообще очутилась в этой квартире.

Я переехал сюда прямо накануне Рождества. Казалось, совсем недавно я стоял на четвертом этаже и глядел вниз на лестничный изгиб, из-за которого сначала вынырнула широкая спина, а потом и мускулистые, в татуировках, ноги грузчика, который вместе с другим таким же здоровяком тащил наверх пианино, – после того вечера в кофейне я решил его не продавать. Все рождественские каникулы я сверлил стены, вешая книжные полки и картины. Я бродил, как во сне, по своей просторной квартире с высокими потолками, а Нина сопровождала меня повсюду, словно