– А папа когда за тобой приедет? – спросил я.

– Обещал около пяти. Мне еще нужно дособирать вещи в квартире. А ты когда переезжаешь?

Я пожал плечами.

– Послезавтра иду смотреть квартиру у Лужанок. Если все сложится, хочу успеть перебраться туда до Рождества. Праздновать в одиночестве, как это было в прошлом году, я точно не собираюсь.

– Ты меня уже раз десять в этом упрекал.

– Серьезно? Недавно я где-то услышал, что упреки – агрессия слабаков.

– Подожди, это вообще-то моя реплика, – весело сказала Нина.

– Да какая разница. Видимо, я в тебя вжился.

– Но я не думаю, что ты слабак.

– Значит, плохо вжился. Да какая разница, – повторил я и допил кофе; на дне чашки осталась только пена с осевшей елкой.

Нинин папа приехал, как и обещал, и мы загрузили в машину вещи из квартиры, а потом – коробки из кофейни. Его “универсал” был забит почти под завязку, но мы все-таки запихнули в него еще один пластмассовый стул. Второй туда уже не влез – Нина сказала, что заберет его позже, но до этого дело так и не дошло.

И вот, сидя на том самом, черном стуле, я уже полтора года пишу этот – скажем так – роман.

Когда все было загружено в машину, а багажник наконец закрыт, Нина обняла меня на прощание. Потом она скользнула на переднее пассажирское сидение, захлопнула за собой дверцу, и ее папа завел мотор, включил поворотник… Машина медленно покатилась прочь.

Надо же. До сих пор еще есть в мире отцы, которые помогают своим дочерям, когда у тех прямо под руками рассыпаются отношения, пришло мне в голову, пока “универсал” исчезал за поворотом.

Я вернулся в кофейню и продолжил собирать вещи – главное, ни о чем не думать.

Часы на ратуше пробили девять, когда я решил, что на сегодня хватит. Я вышел наружу – на площади ни души. На могучей елке, словно остановившейся в середине длинного пути, которым проходит раз в жизни любое дерево, горели гирлянды мелких лампочек. На витрине кофейни владелец дома уже написал зеленым маркером, что помещение сдается в аренду.

Я вернулся внутрь и сел на круглую табуретку возле пианино. Взял в руки портрет Богуслава Мартину в рамке, покружился в одну и в другую сторону, а потом положил портрет лицевой стороной вниз. Открыл крышку пианино, опустил руки на клавиши, и по кофейне пронеслось немелодичное стенание. Играть я не умел, клавиши под моими пальцами вопили от боли.

Неожиданно за витриной показался человек в шапке. Он прижался носом к стеклу, пытаясь разглядеть, что происходит внутри. Видимо, один из наших завсегдатаев, который решил разузнать, что случилось с кофейней или что за звуки из нее доносятся. Как только он отошел от витрины, я погасил свет.

За окнами тихо сыпал снег, а у меня озябли пальцы. Мне что же, в перчатках играть? Как в фильме о военном времени? Как в моем рассказе, о котором недавно вспоминала Нина? Там главные герои и впрямь играют в холодной церкви в перчатках – или я это себе только представил, но в итоге не написал?

Я встал из-за пианино и подошел к витрине. В перевернутые воронки, образуемые светом фонарей, опускались крошечные точки снега – все падали, падали и падали. Опершись руками о стекло, я замер, смотря на улицу, – почти как манекен, которого ждет долгая и холодная ночь в витрине.

Безжалостно выбелив землю, небо любуется ею, подумал я, и эта фраза мне так понравилась, что я повторял ее снова и снова: безжалостно выбелив землю, небо любуется ею, безжалостно выбелив землю, небо любуется ею, безжалостно выбелив землю…

Стекло запотело от моего дыхания.

Сколько раз за эти годы Нина писала мое имя на запотевших стеклах и зеркалах?

Сколько раз она писала его помадой?

В этот момент я наконец вспомнил, что у стены в одном из ящиков стоят недопитые бутылки. Много недопитых бутылок. Ром, джин, текила, водка, виски, мартини, портвейн – все, чего душа пожелает.

Я вытащил первую попавшуюся бутылку, снова сел за пианино и так и просидел за ним несколько часов. Мне казалось, что я играю, словно шаря руками в мутной воде и пытаясь нащупать то, что в ней потерял.

Наверное, впервые в жизни я пил виски в одиночестве и наверняка впервые в жизни пил виски, играя при этом на пианино. Сейчас я понимаю, что именно тогда и зародилась эта история. Сюжеты текут не в том направлении, в котором мы живем, а в противоположном – точно волны, которые стекают обратно в море, разбившись о морской берег. Любая история раскручивается с конца, как моток бечевки. В начале каждой истории стоит смерть или что-то подобное. Смерть, безжалостная красавица, китсовская la belle dame sans merci…

Найджел, самая одинокая птица на свете, умер рядом со своей бетонной подругой

Novinky.cz, 2 февраля 2018, 15:01

В течение нескольких лет единственной австралийской олушей на острове Мана возле Новой Зеландии был самец по кличке Найджел. Он поселился здесь, привлеченный десятками бетонных копий своих сородичей, и даже влюбился в одну из статуй и соорудил для своей избранницы гнездо, но его чувства оставались без ответа. Сотрудники природоохранных служб сообщили в социальных сетях, что на прошлой неделе Найджел был найден мертвым. Он лежал рядом со своей бетонной подругой.

Эта печальная история началась еще в 1997 году, когда на небольшом острове возле Новой Зеландии было установлено восемьдесят бетонных олуш. Природоохранные службы надеялись, что статуи, расположенные на утесах, привлекут живых олуш и эти стайные морские птицы образуют на острове многочисленную колонию. Но шли годы, а прибрежные скалы так и оставались необитаемыми.

Спустя долгие 18 лет статуи переместили и снабдили их динамиками, работавшими на солнечной энергии и воспроизводившими крики олуш. Каждый год на острове высаживались волонтеры и растирали вокруг бетонных статуй птичий помет, который также мог привлечь живых птиц.

Наконец в ноябре 2015 года усилия любителей природы увенчались успехом. Первой олушей, поселившейся на острове, стал несколько растерянный молодой самец, очевидно, изгнанный из собственной стаи и искавший себе новый дом. Это было большое событие, и все с нетерпением ждали, когда к олуше присоединятся другие его сородичи.

Однако ничего подобного не произошло. Молодой самец жил один среди бетонных статуй и получил кличку Найджел – это старое английское имя в австралийском варианте английского языка обозначает также одинокого мужчину, не имеющего друзей.

Растерянный Найджел устроился на утесе довольно неплохо, хотя его новые друзья явно не проявляли особой активности. Одна из статуй чем-то приглянулась Найджелу. Олуши образуют