Как обычно, я подошел к рамочке с первой строфой баллады Китса La Belle Dame sans Merci:

Зачем, о рыцарь, бродишь ты

Печален, бледен, одинок?

Поник тростник, не слышно птиц,

И поздний лист поблек.

Пробежав глазами строчки, которые я знал почти наизусть, я переместился на два метра в сторону, к другой рамочке с двумя увеличенными кадрами кинопленки. На первом – младенец, на втором – одна из демонстраций времен Бархатной революции. Трудно поверить, но с тех пор прошло уже больше четверти века. Я вдруг вспомнил, что когда умер Вацлав Гавел, мы с Ниной были в Вене, готовили ужин в снятой ненадолго квартире и услышали эту новость по австрийскому радио. Мы почти не знали немецкого, но по голосу ведущей все поняли. Сейчас мне это казалось невероятным, но Нина отложила кухонный нож, я закрыл холодильник, и несколько минут мы просто молча обнимались. Мы вели себя, как американцы, узнавшие об убийстве президента Кеннеди, хотя на самом деле принадлежали к нации пивоваров и атеистов, любителей ухмылок и ярлыков. Мы были “гавлоидами”[117] и гордились этим. Мы чувствовали, что со смертью Гавела ушла эпоха, – и оказались правы.

Я снова посмотрел на фотографии на стене. За эти двадцать пять лет у младенца выросли длинные светлые волосы, из крохотной грудной клетки возникла женская грудь, пухленькие ручки и ножки вытянулись в длинные руки и ноги… и взгляд у Нины тоже стал совсем другим.

Особенно другим он был сегодня.

Я немного полистал газету, лежавшую на столе, а потом не придумал ничего лучшего, как снова вернуться в мансарду.

Когда Нина наконец появилась в дверях, за ней тащился матрас, который она тут же бросила на пол рядом с кроватью. Взяв телефон, она написала кому-то несколько сообщений, а потом открыла приложение по изучению итальянского языка. Экран телефона светился тусклым светом, Нина учила слова и время от времени уточняла их произношение, так что в комнате то и дело раздавалось lenticchia или zucchina, но больше никто не издавал ни звука.

– Лентиккья, – повторил я, но Нина даже на меня не взглянула. Я вырвал телефон у нее из рук.

– Ты что делаешь? – удивилась она.

– А ты что делаешь? – спросил я в ответ и схватил ее за руку. – Что за цирк ты тут устроила? Тебе не кажется, что сейчас не время учить этот долбаный итальянский?

– А чему сейчас время?

– Может, скажешь, например, что с нами, черт возьми, происходит?! За полдня мы сказали друг другу от силы десять слов.

– Я не знаю, почему ты со мной не разговариваешь.

– Потому что… – начал было я, но понял, что начал зря: этот комок чувств разматыванию не поддавался. – Теперь уже разговариваю.

– Обалдеть.

– Почему каждый раз именно я должен заводить разговор? Ты же девушка, разве не ты должна быть более общительной, делиться чувствами и обсуждать наши отношения?

Нина пожала плечами.

– Прости, но я не та девушка, какую ты себе представляешь.

– Нина, пожалуйста, – взмолился я. – Пожалуйста, давай попробуем говорить друг с другом, как взрослые люди.

– Но о чем?

– О чем? О том, как нам жить дальше.

– Об этом мы уже говорили. Я найду себе квартиру в Праге, а ты будешь жить в Брно. Я предлагала тебе договориться о более свободных отношениях, но, похоже, тебя это не устраивает. Значит, нам, видимо, придется расстаться.

– Подожди – ты хочешь, чтобы мы расстались?

– Видимо, нам больше ничего не остается, – ответила Нина.

– Но почему?

– Я же тебе только что все сказала!

– Потому что я хочу жить в Брно, а ты в Праге? Ты серьезно? С каких пор это может стать причиной для расставания? Дело в чем-то другом! Господи, когда же мы перестанем разговаривать понарошку? Я так больше не выдержу!

Это была правда: я чувствовал, что со мной вот-вот случится очередная истерика.

– А я и не говорю понарошку, – тихо ответила Нина. – Ты думаешь, мне легко произносить, что нам нужно расстаться?

– Но я не понимаю – почему?! – воскликнул я, ударив кулаком по одеялу. – Нина, это какой-то абсурд. Когда я уезжал в Братиславу, все было в порядке. Может, ты и была недовольна, что я уезжаю, но мы с самого начала договаривались, что обустроим кофейню, немного в ней вместе поработаем, а потом я уеду писать. Мы прожили чудесное лето – да, сложное, но мы со всем справились. И вот спустя три месяца я возвращаюсь – и вдруг все кончено? Я ни черта не понимаю! Я имею право знать, что случилось!

– Но я тебе уже говорила, – снова сказала Нина.

– Тогда повтори, потому что я правда не понимаю.

– Опять, – раздраженно вздохнула Нина. – Я чувствую, что мне нужно побыть одной. Я давно уже не была одна и не знала, как мне это необходимо. За последние три месяца я почувствовала, что можно жить по-другому, что для меня это важно – вернуться к самой себе.

– Ладно, это я понимаю. Но зачем нам расставаться? Разве ты не можешь быть собой и при этом жить со мной?

– Вот именно, получается, что не могу, потому что ты все время меня под себя подлаживаешь.

– Я тебя под себя подлаживаю?

– Ну, конечно. Только не говори, что это неправда.

– Подожди, и как же я тебя подлаживаю?

– Можно сказать по-другому: когда ты становишься самим собой, для меня уже места не остается.

Такое я услышал впервые.

– Нина, но ведь я этого не знал. И мы можем что-то изменить, раз ты так все воспринимаешь!

– Ничего мы уже не изменим.

– В смысле?! – чуть не задохнулся я. – Не понимаю! Когда люди вместе так долго, как мы с тобой, они обычно стараются как-то решить проблему и расстаются только потом, если у них ничего не выходит… да и то в самом крайнем случае. А ты сначала предлагаешь расстаться, а потом вываливаешь на меня такое, о чем я прежде и понятия не имел. Почему было не сказать об этом раньше и в спокойной обстановке? Как я тебя подлаживаю под себя?

– Ты просто хочешь, чтобы я была другой, не такой, какая я есть, – ответила Нина. – А я все та же дерзкая и нахальная девица. Мне нравится хвататься за что-то, не раздумывая, а рядом с тобой это невозможно. Ты все время меня контролируешь. Тебе хочется, чтобы я была чуткой и одухотворенной, чтобы в голове у меня крутились десять чертовых внутренних миров. Как-то раз ты сказал мне, что я не улавливаю нюансы. Нюансы! – прошипела Нина сквозь зубы. – Да не гожусь я для нюансов, пойми ты это наконец! Тебе стоит найти такую, которая будет их улавливать, потому что меня уже не переделать.

– Нина…

От ее слов мне стало грустно, потому что я знал: она говорит правду. И потому что не