об их страхах, разжигал их желания, признавал их горести и принесенные жертвы, подбодрял перед грядущими испытаниями, и в каждом случае давал им ощутить собственное благородство.

«По какому праву я склоняю людей перед своей волей? Или никакого права не существует, а есть только умение? Все эти женщины – может быть, они просто рабы на моем пиратском корабле? А эти дети – всего лишь жертвы на пути моего сокрушительного шествия?»

Тем не менее он продолжал говорить, побуждая людей к мирному сотрудничеству и честности во взаимоотношениях с обитателями Острова Видящих, призывая закладывать основы, честно оценивать лежащие на пути трудности – и неустанно подчеркивая, что полностью и во всем поддерживает Корвана.

Он поклялся, что будет с ними, когда сможет, а если и покинет их, то лишь для того, чтобы лучше их защитить, – и обязательно вернется обратно. Он станет трудиться бок о бок с ними, предотвращать их страдания, насколько сможет, и оплакивать их мертвых, когда смерти будет не избежать.

Гэвин увидел, что по меньшей мере двое писцов записывают за ним каждое слово, пользуясь скорописью. Его удивило, что здесь, среди бедноты, нашлись писцы – но удивляться было нечему. Корван, разумеется, прочесал всех беженцев, отыскивая грамотных, которые смогли бы распространять копии его указов среди тех, кто поселился глубоко в лесу, а также обмениваться посланиями с Видящими.

Это заставило его осторожнее выбирать слова. Рано или поздно – Гэвин надеялся, что на это уйдет несколько месяцев, – вся его речь до последнего слова окажется на столе его отца. Тем не менее то добро, которое она успеет сделать, распространяя поддержку среди беженцев, стоило того ущерба, который она принесет ему впоследствии.

«Даже ты, отец, не в силах будешь остановить это».

И наконец, предупредив их, что Спектр и другие сатрапии будут смотреть на них свысока – как будто подобные соображения могли их заботить, когда у них животы прилипли к позвоночнику, – в достаточной степени подготовив аудиторию и предложив себя в качестве выразителя их мнения, он провозгласил образование новой сатрапии.

Люди взревели, выражая свое одобрение.

«У меня действительно очень хорошо это получается».

Лица сияли. Возможно, у него имелся и ораторский дар – одаренным извлекателем он был несомненно; возможно, лучшим за много лет. Гэвин не сомневался, что заслуживает их почтения, их восхищения – но их любви он никак не заслуживал. Возможно, он был единственным, кто это знал.

Полчаса спустя они с Каррис уже плыли прочь на его глиссере, взяв с собой лишь немногим больше того, с чем прибыли три месяца назад. Гэвин не стал ей ничего объяснять. Прошлым вечером Каррис видела, что он вернулся весь в крови, видела выражение его лица. Она не стала упрекать его за то, что он не взял ее с собой. Каррис хорошо его знала. И, не задавая ему вопросов относительно отъезда, попрощалась со всеми знакомыми. Она понимала все без слов.

Толпа собралась снова, когда они вышли на пляж; люди разразились криками, когда Гэвин и Каррис им помахали. Мужчины и женщины плакали, расставаясь с ним! Это было какое-то безумие, невообразимая доброта, которой Гэвин не мог понять, но тем не менее сохранил в памяти как величайшую драгоценность.

А потом они отплыли.

Пока Остров Видящих понемногу исчезал вдали за их спинами, Гэвин несколько раз в замешательстве оглядывался на него. В этот день они с Каррис говорили мало – каждый был погружен в собственные мысли. Они разбили лагерь на пляже возле Руского Носа в Аташе.

На следующий день, модифицируя глиссер для ручной гребли, чтобы на веслах преодолеть последние несколько лиг до Малой Яшмы, он увидел далекие башни Хромерии, величественно возвышавшиеся в сиянии полуденного солнца. Рядом с яркими цветами других башен синяя оставалась немой – серой. Зеленая башня, стоявшая рядом, была украшена помещенными под верхним слоем люксина иллюзиями, придававшими ей вид могучего дерева – в этом году, в честь Аташа, оно имитировало вымершую атасифусту.

Однако с ее цветом было что-то не так. Перед войной Гэвину довелось видеть последнюю рощу атасифусты… Над Хромерией собирались грозовые тучи, и сперва Гэвин решил, что, возможно, дело в освещении, но потом, когда они подплыли поближе, убедился, что освещение ни при чем. Как они могли сделать подобную ошибку? Наверняка кто-нибудь из аташийцев, кто помнит, как выглядели эти деревья, подаст жалобу! Листья деревьев-гигантов были яркими, светящимися, в полном соответствии с зеленой башней – ничего похожего на эту блеклую серо-зеленую кашу.

«Ох, проклятье…»

Гэвин поспешно извлек зеленый люксин, необходимый, чтобы придать корпусу шлюпки упругость. Он все еще мог сделать это – но это было все равно что заново строить Стену Яркой Воды, будь она проклята! И все для того, чтобы сделать более гибкими пару элементов его лодки!

В этот момент Гэвин понял: после всего, через что он только что прошел, избавляя мир от синей катастрофы, теперь он терял еще и зеленый.

Глава 69

– Кип, – выдохнул командующий Железный Кулак, – ты хотя бы имеешь представление…

– Нет! Не имею.

Командующий уже внимательно разглядывал клинок.

– Странно. Почему два камня окрашены, а остальные бесцветные?

– Вообще-то я надеялся, что вы мне это скажете… сэр.

– Кип, я не так много знаю об этом клинке, за исключением того, что он представляет большую ценность, что он находился во владении Спектра и что во время войны он был утерян. Не могу сказать, для чего он нужен, помимо красоты, но за этот клинок люди убивали друг друга. В буквальном смысле. И не единожды. Эти материалы… белый металл и черный…

Командующий протянул палец, словно собираясь прикоснуться к лезвию, но остановился.

– Люксин? – подсказал Кип. – Белый и черный люксин?

Железный Кулак обеспокоенно поглядел на него.

– Я всегда думал, что черный люксин – это попросту обсидиан. Адский камень. Но это…

Кип только сейчас заметил – должно быть, он ни разу толком не поглядел на кинжал с тех пор, как впервые рассмотрел его в тусклом свете на барже, но прожилка черного металла, змеившаяся посередине белого клинка, теперь выглядела иначе, чем ему помнилось. Она словно бы тускло мерцала, как будто набухала едва заметной пульсацией.

Во время занятий другие дисципулы порой задавали вопросы относительно белого и черного люксина. Ответ всегда был резким: «Вы еще не готовы к подобным разговорам». Кип знал только, что никто до сих пор не видел воочию ни того, ни другого. Поэтому он сосредоточился на более непосредственных задачах: например, как сделать так, чтобы его не вышибли из гвардии, или научиться использовать дурацкую счетную доску, или заучить наизусть семьсот тридцать шесть идиотских карт, в которые, оказывается, даже не входили запрещенные карты – а ведь они, очевидно, были самыми интересными.

Кип протянул руку.

– Не прикасайся к клинку! – предупредил Железный Кулак. – Его называют Иссушителем, и я не рекомендовал бы выяснять происхождение этого названия на собственном опыте.

Потом его лицо потемнело.

– Этот кинжал кажется знакомым… Где я мог его видеть?

– У Зимуна, сэр. Это тот самый нож, которым он пытался убить лорда Призму.

– Тот паренек на барже? Наемный