– Я просто компетентен. Красный по образованию, но не по природе. Я не руководитель – до тех пор, пока людям не потребуется руководство. Впрочем, все это ты знаешь лучше любого другого.

На его лице было насмешливое выражение, словно вопрос его позабавил.

«Не руководитель до тех пор, пока людям не потребуется руководство»? Пожалуй, верно: Корван не раз доказывал, что совсем не против выполнять приказы – даже приказы, которых он не понимал, – если их отдавали те, кто завоевал его доверие. А потом без малейшего изменения в своем характере принимал командование над целыми армиями. Он знал, что необходимо делать, и делал это, причем это каким-то образом не влияло на его самооценку. Вполне возможно, что его действительно удовлетворяла роль красильщика в провинциальном городишке.

«Интересно, как у него это получается?» – подумал Гэвин. Сам он никогда не бывал доволен, если не занимал первое место. Даже если им командовал кто-то более ловкий, вроде его отца, или более мудрый, вроде Белой, – это все равно раздражало. Жгло.

Несомненно, это можно было считать недостатком его характера.

– Я сделаю тебя сатрапом, – сказал Гэвин.

«И пусть будут раздавлены те, кто не успеет убраться с дороги!»

Корван закашлялся, поперхнувшись чаем, чем доставил Гэвину глубокое удовлетворение.

– Ты спятил? – спросил Корван. – Мой господин, – добавил он.

– А что? Ты и так уже без малого сатрап, а я по-прежнему Призма, и назначение сатрапов входит в мои полномочия. Меня попытаются удержать, но, если ты не перебьешь всех Видящих или еще что-нибудь в этом роде, никто ничего не потеряет – ни другие сатрапы, ни члены Спектра. Я потребую, чтобы тебе позволили самому выбрать свой Цвет в Спектре, но позволю себе проиграть по этому пункту – пускай у них будет победа, которая потешит их эго. На протяжении пары поколений твоя сатрапия будет считаться второсортной, а значит, тех, кто за нами последует, будут ждать в первую очередь политические сражения. Выживание прежде всего!

– Но зачем это тебе? Ты-то что получишь?

– Мы это уже обсуждали. Продовольствие. Зерно. Мы уже знаем, что придется подтянуть пояса, но остров достаточно велик, чтобы мы смогли продержаться до весны, не умерев с голоду. Тем не менее, если мы не раздобудем семян на следующий год…

– Я спрашивал не об этом.

– Я даю нашим людям цель плюс еще одну причину повиноваться тебе, устроить свою новую жизнь здесь, чтобы они остались даже после того, как ситуация выправится и у них появится возможность уехать.

Корван поставил свою чашку.

– Прости, Гэвин, но ты забываешь, как хорошо я тебя знаю. Здесь есть что-то еще.

Гэвин улыбнулся:

– Мне нужно, чтобы ты доверился мне, Корван – когда придет время. Наступает пора кризисов, и мне понадобится действовать быстро. Я должен быть уверен, что ты меня поддержишь – в любой момент.

Корван выпрямился, нахмурив лоб. Гэвин много лет не видел его разгневанным.

– Мой господин! Кто-то верит в Орхолама, кто-то в золото. Я верю в тебя и от этой веры не отступлюсь. Помнишь, какой девиз у нашей семьи? «Верность Одному»!

– Думаешь, это недостойно с моей стороны, подвергать тебя сомнению? – спросил Гэвин.

Корван поджал губы, опустив взгляд.

– Так и есть, – продолжал Гэвин. – Ты более чем доказал свою верность. Однако для твоей веры готовится серьезное испытание.

– Смею надеяться, что она выйдет из горнила еще чище, чем была.

– Спасибо тебе, Корван. Прошу прощения – сатрап Данавис!

– Мой господин, – тихо произнес Корван, – спасибо тебе за то, что ты сделал. Там… с этой синей поганью. Я знаю… Я догадываюсь, что это было ужасно, но спасибо тебе, что не отступил.

Не отвечая, Гэвин встал, покатал головой вправо-влево, разминая шею. Он созвал людей на главную площадь – были планы построить здесь стадион, но пока дело далеко не продвинулось. Тем не менее он собирался произнести речь, чтобы заручиться поддержкой для Корвана.

– Лорд Призма, – произнес Корван вполголоса, – я не уверен, что смогу быть сатрапом. Даже во второсортной сатрапии.

Гэвин был благодарен ему за смену разговора: Данавис не мог не упомянуть об устроенном Гэвином побоище синих выцветков, но не стал развивать тему.

– Чепуха! Это почти то же самое, что быть генералом. Разница только в том, что если в тебе окажется хоть какая-то способность к этому делу, тебе редко придется смотреть на смерть своих людей.

Генерал фыркнул. Они оба понимали, что задача была гораздо более сложной, учитывая, в каких условиях им придется существовать.

– Мой господин, – проговорил Корван, прищурившись, – у бунтовщиков моя дочь. Если ты сделаешь меня сатрапом, Лив будет представлять для них в тысячу раз большую ценность.

Он всегда ловил все на лету.

Гэвин бросил взгляд в сторону собравшейся на стадионе толпы – люди пришли, чтобы послушать его речь, но пока что их удовлетворяла даже возможность увидеть его, хотя бы издалека.

– Знаешь, что никто не посмеет сделать с дочерью сатрапа, если он надеется на поддержку нейтральных сторон?

В кои-то веки у Корвана не нашлось готового ответа.

– Никто не посмеет ее убить, – сказал Гэвин. – Ты всегда в моих мыслях, Корван. Я не забываю.

Лицо генерала на мгновение исказилось страданием, горем пополам с надеждой. Его плечи задрожали. Он отвернулся от Гэвина, пытаясь совладать с собой. Потом упал перед ним на колени – и распростерся на земле у его ног. Это было больше, чем выражение почтения и благодарности: это было поклонение. Как перед божеством.

– Ты сделаешь это? Для меня? – спросил Корван.

– Я делаю это по многим причинам, друг мой. Мои действия нельзя назвать чистым альтруизмом.

– Но альтруизм всегда присутствует. Я знаю тебя, господин!

– Прошу тебя, встань, друг мой, мне уже неловко.

И было от чего. По всей площади и на деревянных балконах окружавших ее золотых зданий люди падали на колени – мужчины, женщины, даже дети, которые не могли знать, чему оказывают почтение, – и простирались во весь рост, где позволяло место.

Сердце Гэвина было тронуто. Эти люди потеряли все из-за того, что он потерпел поражение. Последние месяцы никто из них не ел досыта, поскольку они не знали, надолго ли придется растягивать оставшуюся провизию. Все работали от рассвета до заката, а то и до полуночи, каждый день. Они жили даже не в домах, но в больших общинных бараках, вместе со множеством незнакомых людей. У них не было никаких пожитков, было очень мало надежды и очень много боли – и все же они по доброй воле предлагали ему то немногое, что имели.

– Мой народ! – обратился к ним Гэвин громким, звучным голосом, как у оратора или генерала. – Попранный, обездоленный, разоренный, но не впавший в отчаяние народ! Дорогие моему сердцу люди, мои люди…

Гэвин продолжал говорить. Он велел им подняться, и они поднялись. Он мог приказать им ринуться в адскую пасть, и они бы пошли, воспевая ему хвалы по дороге. У него это хорошо получалось. Не с рождения, но он давно украл эту корону и приспособился к ней настолько, что теперь она сидела на нем как влитая.

Он говорил с ними