Шрифт:
Закладка:
– Так, значит, не любишь ты Робски; а нет у тебя зависти к ее огромным тиражам?
– Абсолютно нет. Абсолютно! Я тут недавно почитал Полякова… Помню, какой прелестью были «100 дней до приказа», «ЧП районного масштаба». А сейчас он – просто Робски!
– Он ее, кстати, хвалит: якобы она похожа на молодую Токареву.
– Он тоже (как и Робски) описывает жизнь, которую не знает. Я вот тут ездил в Венесуэлу, делать было нечего, и в транспорте читал его рассказы. Два – из жизни миллионеров; вообще мимо кассы! Полное непонимание того, как эта жизнь устроена.
– Икра, яхты…
– Да! И блядство бесконечное. В свое время разбор творчества Робски я начал с рассказа Чехова «Сапожник и нечистая сила». Там сапожник рассказывает, как он бы вел бы себя, если б было бабок до хера. Так и тут Поляков пишет, как бы он жил, став миллионером: трахался бы с разными телками, жрал бы водку, путешествовал бы – ну короче, понимаешь, да? А вот рассказ из жизни главного редактора, как он жену бросил и стал жить с какой-то молодой сотрудницей, потом пожалел жену и обратно вернулся – он такой милый, хороший, адекватный. Это та жизнь, которую он знает, бытовые подробности очень правильные… Я хочу им сказать: ребята, не пишите о том, чего не знаете. Вот Робски пошла в ресторан и через два столика увидела миллионера, посмотрела и решила написать про него… Ну хватит, вы не знаете этой жизни, не знаете мотивов, которые руководят этими людьми! Понятно, что у вас есть свой читатель, которому нужно прочитать, что миллионер – полный гондон.
– Это как я вас – тебя и коллегу Гринберга – осуждаю за то, что вы описываете жизнь бомжей, которой вы не знаете, вы их только изредка видите из окна BMW, которую ведет персональный шофер.
– Ну, жизнь бомжей я описываю совершенно по-другому, ты понимаешь, что это была метафора, а почему Гринберг описывает жизнь бомжей – это ты у него спроси. Я жизнь бомжей описываю для того, чтоб показать народность персонажа…
– Ха-ха-ха! Очень хорошо. Ты, значит, за собой оставляешь право описывать жизнь, которой не знаешь, а другим в этом праве отказываешь. Ну это нормально, писатель не обязан быть объективным.
– Стереотипы, они настолько распространены в народе! Почему Путин так популярен в обществе? Потому что это типичный образ народного царя. Это совпадет со стереотипом народа! Он вышел из нас, из рабочей семьи, не боги горшки обжигают, и университет закончил, и языкам выучился, и в КГБ послужил, потом всех выебал и президентом стал. И он справедливый, добрый и вот этих жидов-коммерсантов давит ради нас. Ради народа….
– Ну вот тебе и литература.
– Но это не чистая литература, а эпос, фольклор… Ты же понимаешь разницу между литературой и эпосом? Разница, как мне представляется, в том, что литература – это цветы, а то – земля, из которой они растут. Это некий склад запчастей. Аморфная масса, которой ты питаешься.
Роман из жизни миллионеров?
– Теперь такая важная вещь. Размышляешь ли ты о том, чтоб надо тебе написать роман?
– Нет. У меня нет такого замысла – и я могу объяснить почему.
– Давай! Интересно…
– Потому что в силу врожденной болтливости я не могу долго молчать. А для того чтобы написать роман, нужно взять десять, двадцать или даже сто различных точек зрения и концепций и, объединив их в рамках нескольких десятков героев и нескольких сюжетных линий, все это выложить в большом полотне в 1000 страниц. Для этого нужно идеи додумать, дострадать, посмотреть, как персонажи состариваются и умирают – или остаются актуальными на протяжении трех-четырех лет. И тогда, пройдя испытание временем, они становятся среднесрочными и, следовательно, годными для вставления в роман. А у меня только какая-то идея появляется – я тут же ее выбалтываю в каком-то своем публицистическом труде. У меня маленький накопитель, он быстро переполняется, и сразу из него выплескивается. А у романиста накопитель должен быть огромный. Человек должен молча ходить три года, чтоб у него успел сформироваться этот большой кусок материала какого-то в этом накопителе – и тогда он пишет большой труд, потихонечку его так высирая. А у меня много не накапливается…
– У меня есть все-таки очень серьезное возражение…
– Тогда ответь, почему ты, человек, который старше меня, до сих пор не сел и не написал такого произведения.
– Здесь я задаю вопросы!
– Если ты считаешь это крайне важным и неизбежным, то почему ты сам этого не сделал?
– Это уж совсем неинтересно. Но, если хочешь, об этом мы с тобой поговорим как-нибудь в другой раз. А возражение у меня такое. Если ты бизнесмен, то ты не можешь сказать: «Вот я заработал миллион, а теперь все брошу и буду лежать на диване». Если ты бизнесмен, то ты должен рубить бабло ради бабла, подчеркивать, что ты готов удавиться из-за копейки… Так и тут – взялся за гуж…
– Неправильно. Если уж ты сравниваешь с бизнесом… Твоя логика такая: я открыл магазин, а ты говоришь – ну теперь замахивайся на нефтяную компанию! Почему же? Лучше я три магазина открою, потом десять, сто, тысячу. И потом у меня будет огромный Walmart, у которого капитализация больше, чем у любой нефтяной компании. Зачем из одного жанра в другой переходить? Я не вижу необходимости. Почему тех выразительных средств, тех методов донесения мыслей для читателя недостаточно? Я считаю, что вполне достаточно. Зачем придумывать лишние и ненужные прибамбасы только лишь для того, чтоб сказать: «У меня в багаже есть и крупная форма!» Я вообще не люблю крупную форму. Мой любимый Лев Толстой при всем моем респекте к «Анне Карениной» и «Войне и миру» для меня велик главным образом «Севастопольскими рассказами» и «Хаджи Муратом».
– Очень хорошо. Только если бы не было романов, никто б не читал рассказов.
– Ничего подобного! Он прославился именно «Севастопольскими рассказами». Когда еще никакого не было «Войны и мира». Я не замахиваюсь на славу Толстого, мне славы Чехова вполне достаточно. Я даже не Чехов. Я почти совсем не пишу беллетристики. Более того, некоторые поклонники моего творчества – в их числе Егор Гайдар, считают, что беллетристика мне вообще не дается. Мои беллетристические произведения кажутся Егору Тимуровичу слабыми и неправильными. А эссеистику и публицистку мои он существенно выше ставит. Да и ты, по-моему, к
