Шрифт:
Закладка:
– И мы даже знаем, по каким заповедям!
P. S. Когда материал готовился к печати мне пришла мысль: наказывать писателей за помыслы – это было бы не вполне логично. Так что, может, с этим обойдется? Можно нам надеяться, что там нет цензуры и на Высшем суде нас простят за мысли?
Эдуард Лимонов: «Черная кость должна прийти к власти»
Со стороны это выглядит так, будто он целенаправленно выстраивает яркую писательскую биографию. Ее ведь сейчас почти ни у кого из пишущих нет. А Лимонов – что твой Хемингуэй! Пожалуйте: жил во Франции, в Штатах, воевал, вел яркую личную жизнь… Практически у него в жизни было все, что и у американского Хемингуэя, – плюс к тому еще наш сидел в русской тюрьме. Куда он, уверяют злые языки, давно стремился. И где он объективно стал писать значительно лучше. Его новые книги не зря стали модными.
Литература
Сам Лимонов с такой трактовкой своей жизненной линии, конечно же, не согласен:
– Хемингуэй – это для меня не пример. Пусть даже он и крупный писатель. У него своя биография, у меня – своя. Я никогда ничего не делал намеренно. У меня никакого не было желания ни сидеть в тюрьме, ни порой даже и менять женщин. Я мечтал прожить с одной всю свою жизнь и умереть с ней в один день. Не получилось! Нет, для биографии я ничего не делал. Я просто поступал всегда так, как считал нужным. Человек я достаточно энергичный, я не удовлетворялся тем, что мне давала судьба, я старался изменить жизнь каким-то образом. Я пришел в сознание на окраине рабочего поселка, и мне, грубо говоря, ничего не светило. Если бы я родился в семье Михалковых-Кончаловских, то жизнь моя была бы другой! А я вот сын капитана. Что такое капитан? Мелкий, маленький человек. Была капитанская дочка у Пушкина. Отец Базарова был штаб-лекарь – это тоже что-то вроде капитана. Я своей судьбой был недоволен. Я хотел другую судьбу. Сначала я работал на разных харьковских заводах, куда меня определила жизнь. Но потом я оттуда сбежал, пошел дальше – в большой мир.
– Хорошая карьера: вы были харьковским пролетарием, а стали писателем, известным по обе стороны Атлантики.
– Ну писателем я себя никогда не ощущал. Писатель – это слишком мало. Это всего лишь профессия, скажем так, буржуазная, появившаяся где-то в первой половине XIX века. И в Советской России она существовала. Но вообще такой профессии не должно быть. Это ненормально, когда люди сочиняют какие-то выдуманные истории, пишут о том, чего никогда не было. Это скучно! Цезарь писал о Галльской войне только потому, что у него было что сказать: он в этой войне участвовал! То есть первые и исконные импульсы для создания книг – накопленный опыт, страсть, какие-то идеи. И сегодня самые интересные книги – именно те, которые о личном опыте, о страсти, об идеологии. А все остальное… Его не должно существовать.
– То есть Лев Толстой…
– Лев Толстой – крайне занудный писатель. Во второй половине XIX века он воссоздавал 1812 год, каким тот ему виделся. Существует масса исследований, доказывающих, что Толстой изобразил то время ходульно, глупо и неинтересно. Действительность была интереснее на самом деле! Его типажи, особенно народные, не удались. Они слишком приблизительны. Платон Каратаев – это, на мой взгляд, крайне убого. Это так! Не дадим себя уговорить, что это не так! Пусть вес этой литературы и истории не давит на нас. «Война и мир» – это заурядный пухлый исторический роман. Все темы, которые Лев Толстой пытался решить – в «Анне Карениной», «Воскресении» – они все давным-давно списаны историей за ненадобностью. Что сегодня такое – неверные женщины? Адюльтер – особенно это видно в «Мадам Бовари» Флобера – это была проблема буржуазного общества. Ее не существует ни в обществах более примитивных, ни в обществах, перешедших на современный уровень.
– Совершенно с вами здесь согласен.
– Смех и грех.
– Я, кстати, очень часто привожу в пример сюжет «Анны Карениной». Ну вот дама гуляла с офицером, муж ее за это дело выгнал из дома, забрал ребенка, она попала под транспортное средство.
– Это именно так. Как литература это мне не интересно.
– Но там были неплохие шутки. Лучшее место в «Анне Карениной» – это когда Стива Облонский пришел просить места у еврейского банкира. Секретарша велела ему сидеть и ждать. Он думает: «Как же так, я – дворянин, а сижу у какого-то еврейского банкира в приемной и дожидаюсь. А чего? Я пришел до жида, сижу дожидаюсь». Такой каламбур довольно забавный был.
– Не помню.
– Но ведь это, согласитесь, смешно?
– Да, пожалуй.
– Вы в каком-то интервью сказали, что бросаете писать. Что вы теперь не писатель, а политик.
– Я давно это говорил, еще до того, как сел. Я собирался сдержать свое обещание, но просто в тюрьме надо было выживать. Да и денег надо было заработать – на процесс, на партию. Так что пришлось опять писать. Ну и психологически это была огромная поддержка. Это был не только литературный труд: я пока писал, упорядочил свои взгляды на Россию, на мир. За те два с половиной года, что я сидел, у меня вышло в общей сложности восемь книг.
– Хороший темп!
– Неплохой. Еще если учесть, что я все-таки был занят в процессе больше десяти месяцев; меня и пятерых моих подельников судили очень долго.
– Ну а теперь-то вы будете писать?
– Не вижу в этом особенной необходимости. Но если она появится, то, конечно, придется писать.
– Необходимость писать – это как?
– Есть два рода необходимости. Одна – финансовая, которая меньше важна, и другая – философская. Появился какой-то как бы сет новых мыслей или положений, концепций и прочее, и вот надо их оформить и представить обществу. Если возникает такая необходимость – то это самый сильный побудительный мотив. Литература – это только одно из средств выражения. Точнее, не литература даже, а именно книга. Гутенберговское изобретение – это средство донесения мысли, на сегодняшний день не превзойденное. Вот главная причина, почему я к этому обращаюсь. Ну, финансовая необходимость тоже играет определенную роль.
– Действительно, тиражи у вас большие, так что заработать на книгах вы можете.
– На самом деле все относительно, безусловно. Я все-таки не Алла Пугачева и не Киркоров. Речь идет о суммах от 5 до 10 тысяч долларов за книгу, а порой и меньше. Тем более что эти деньги все уходят немедленно! На газету «Лимонка» постоянно идут деньги.
– Эдуард, вы мне
