в порядке. Я работал на телевидении, у меня была офигительная карьера, я получал нормальные бабки. Я приехал, чтобы мне просто сказали: «Ваня, какой ты молодец, спасибо тебе!» Потому что, как только это вышло, это стало звучать из каждой форточки. Ростов и Юг России все это сразу схавали. Потому что у Ростова не было песни, которая идентифицировалась бы с ним.

– Как, например, «Одесса – жемчужина у моря!».

– Вот именно. А где Ростов? Сейчас они начинают вспоминать. А вот была «Улица садовая, скамеечка кленовая». Херня собачья все это! Понимаешь? Такой, чтобы в десятку, не было у них песни! А эта попала сразу.

– Почему, как ты думаешь?

– А потому, что было пустое место. Почему оно было пустым, я не могу сказать. Просто у меня засосало под ложечкой, и я сам себя насытил. Оказалось не только себя и не только Ростов. У меня на одном мероприятии был один парень, он спрашивает: «А это вы написали: “Я часто вижу тебя с этапа, Ростов – мой город, Ростов – мой папа”?» Я говорю: «Я». – «А я, – говорит, – рос на этой песне». Почему-то он рос на этой песне! Живя при этом в Сибири! И он всю жизнь считал, что ее Ундров написал. А это – песня с той самой кассеты. На ней – все культовые места моей родины. Когда ты послушаешь, ты поймешь дух Ростова. Моя мамочка (царство ей небесное) – отчаянная ростовчанка. Она последние годы жизни провела прикованной к постели. Она уже была страшно слаба, ничего не видела, все быстро забывала, но страстно тосковала по Ростову-на-Дону. Она готова была ползти к нему, лишь бы прикоснуться к родным реликвиям. И вот она целыми днями слушала все мои ростовские песни. В моем исполнении. Она знала их наизусть, интересовалась судьбой их героев, как живых, а не вымышленных. И светлые слезы счастья текли по ее щекам. Я считаю, что только ради этого стоило их написать. И главный замысел, который я вынашиваю и лелею сейчас, – это фильм по моим ростовским песням. Я написал сценарий фильма-мюзикла. Там – три друга. Действие происходит параллельно в 60-х и 90-годах. Естественно на левом берегу. Никто мне не платил, просто взял и написал. Начинаю исподволь побираться к воплощению. Есть еще одна идея – сделать ежегодный фестиваль искусств, спорта и предпринимательства «Левый берег Дона». Оттуда и инвесторы могут подтянуться.

– Так, значит, ты приехал в Ростов, чтоб насладиться славой, – и?

– Ну да, я приезжаю, иду в свой родной Дом строителей, где я играл, будучи мальчишкой, всяких зайчиков и Емель на елках. Это на улице Шаумяна, самый центр Ростова, я там рядом родился и страшно горжусь этим обстоятельством. А у него там офис, у этого парня. И вот я прихожу туда и говорю, скажите, мол, что приехал автор такой-то песни. Мне говорят: «Вы подождите немного». Я говорю: «Хорошо». Жду, никто меня не приглашает. Пять минут, десять, пятнадцать. Я выхожу на улицу, подышать родным воздухом. Мне все равно хорошо, по фигу, примут меня или нет. Вижу – какой-то чувак выходит с тремя девицами, грузятся они в машину и уезжают. Я спускаюсь вниз, интересуюсь, где, мол, начальник? Освободился или нет? Мне говорят: «А он уехал только что». И я понимаю, что это он и был. То есть он прошел через другой выход и смотался. Наверное, решил, что его сейчас будут душить, прессовать, требовать денег. Так и не состоялась эта великая встреча…

– А концерты ты давал там какие-нибудь?

– Нет, не давал. Я тогда очень стеснялся петь, тем более у меня не было ни фонограмм, ничего. Единственно, что я делал – приезжал, вставал и кланялся во все стороны, когда у Ундрова были гастроли. Он ездил по гастролям, он заделался ростовчанином большим, чем я. Все считают, что он ростовчанин. А он москвич четвертого поколения. Но – стал ростовчанином.

– То есть бабок тебе этого не дало никаких?

– Слава богу. А его бабки и сгубили.

– Как так?

– Ну он за меня там собирал бабки, выдавая себя за автора. И квасил на каждом углу. Везде его хватали, таскали, он везде пел. И пил. Я его всегда жалел. Он помер совсем недавно. Из-за чудовищной ошибки врачей. У него был инсульт, как я понимаю, а его лечили, как всегда, то ли от гриппа, то ли от геморроя. Но я еще раз говорю, у меня на него никакого зла, ни обиды, ничего. Наоборот, я ему очень признателен за то, что он всю свою накопившуюся энергию пустил на реализацию ростовского проекта. Я бы этого не сделал. И ты напрасно считаешь, что оно и само бы пошло. Ни фига бы не пошло! Он сделал то, благодаря чему это все завертелось.

– А этот Ладик? Что дальше?

– А черт его знает! То ли убили его, то ли сам помер.

– Короче, ты доволен судьбой этой песни, хоть ничего и не заработал?

– Для меня было самое большое счастье, когда я ходил по Ростову и у малых и у старых спрашивал, знают ли они «Левый берег Дона»? И все говорили: «А как же! Да ты что!» – «А это я написал!» – «Да, ладно, не трынди, иди в жопу!» И я, счастливый, шел дальше. И до сих пор нигде я не встречал ни одного человека, который не слышал бы и не знал ее. Недавно, на мероприятии, девчонки стоят, модели, ноги от ушей растут. Им там по 18 лет, гораздо меньше, чем самой песне. И они: «Ой, неужели это вы? Конечно, знаем!» И радостно подхватывают ее, если я запеваю. Откуда у них это? Откуда?!

Ответа нет. Никому не понятно, почему одни становятся всенародно любимыми, а другие остаются незамеченными и уходят в песок и сразу забываются, независимо от того сколько денег они потратили на пиар.

Писатель Кох: «Славы Чехова мне хватит»

Лучшие годы русской литературы были таковыми во многом потому, что прежде ее двигали дворяне – люди, которые писали не для денег, не для заработка, а просто потому, что так им хотелось. Потом пришли разночинцы, кухаркины дети, стали писать на потребу, – и вот они-то все испортили. В итоге мы получили соцреализм, травлю Пастернака, конвейерные убийства писателей и поэтов, кучи занудных лживых книг, казенные дачи в Переделкино и много других малосимпатичных вещей…

Когда я объявлял о своих мечтах по поводу возрождения русской «дворянской» литературы, это было шуткой максимум на 50 процентов. С одной стороны, известный банкир Петр