Он подумал о коммунистах — в какой-то степени он уважал их, как уважал центурион Тит Гай Германик тех кочевников, что рыскали вокруг его лагеря в пустыне. Коммунисты были достаточно откровенны, чтобы сказать, чего хотели — весь мир. Они сражались честно, не ожидая ни пощады, ни жалости. Знал ли Тит Гай, что ему перережут глотку?

Но Филипп чувствовал, как в нём поднимается ненависть и отвращение к людям в Париже, которые заранее радовались своему поражению, ко всем этим сынам Мазоха, что уже получали от этого наслаждение.

Тит Гай, должно быть, думал то же самое о римских прогрессистах. Варварам, как и коммунистам двадцатого века, нужны были эти предатели, которые откроют им ворота города. Но их презирали, и в день своей победы решили немедленно истребить.

Странная мысль пришла в голову капитану: «Возможно, мы могли бы предотвратить крах империи, превратившись в варваров и коммунистов, став самцами, которые испытывают отвращение ко всем этим самкам».

Порывшись в кармане в поисках сигареты, Эсклавье наткнулся на письмо от кровосмесительной Гитте, которая отказалась оставаться его приёмной сестрой. Он давал ей денег и дарил одежду, как настоящей сестре — даже оплатил её маленькую машину. Гитте распустила слух, что для него совершенно нормально содержать её, поскольку она его любовница и живёт с ним.

Старый Гольдшмидт, до которого дошли эти слухи, строго выговорил дочери в присутствии капитана. Она просто пожала плечами и сказала:

— Это только для того, чтобы помочь Филиппу. Он боится создать мне плохую репутацию — теперь, когда она у меня есть, чего же он ждёт?

Гитте помедлила пару минут, но Эсклавье не шевельнулся, и она вышла из комнаты — больше он не видел её до самого отъезда. Но только что она написала — у неё появился любовник и подходил ей во всех отношениях.

Мина продолжала посылать ему открытки с Лазурного берега, куда ездила отдыхать. Это были фотографии роскошных отелей, обнажённых девушек на пляже, зонтиков от солнца, водных велосипедов, регат и чемпионов по водным лыжам. Филипп расклеил их в столовой — су-лейтенанты и аспиранты-резервисты приходили и часами предавались тоскливым раздумьям над этими праздничными снимками.

Каким ничтожным показалось вдруг всё посреди этой африканской ночи!

Он услышал страшный грохот — там, в столовой, рухнул стол.

Вышел Марендель и присоединился к Эсклавье.

— Они мертвецки пьяны, — сказал он. — Диа поспорил, что сможет перепрыгнуть через стол и приземлился прямо на него. Пиньер вырубился в углу комнаты, раздетый по пояс и весь в бинтах. Глатиньи сидит, откинувшись на спинку стула, и преспокойненько курит трубку, а Буафёрас упражняется в метании кинжала у двери.

— А Распеги?

— Он молчит, ест, пьёт и режет хлеб своим ножом. Он не очень-то любит эти регулярные попойки. Думает, что это пустая трата времени, сил и слов.

— А ты, Ив?

— Я уже сыт по горло.

— Своей женой?

— Я больше не люблю её, но должен выкинуть из головы — на это уйдёт некоторое время. Поговаривают о вмешательстве французов и британцев в дела Египта. Ты знаешь, у нас довольно хорошие отношения со штабом города Алжир после того случая в П.

— Я не особо горжусь этим… Мы говорим, что пришли защитить алжирцев от варварства ФНО, а потом я и мои люди вдруг ведём себя как головорезы Ахмета или Си Лахсена.

— Мы, знаешь ли, пришли сюда, чтобы победить и больше ничего. Именно благодаря примеру, который вы подали в Рахлеме, мы уничтожили лучшую организованную банду алжирцев и тем самым спасли жизни сотням, может быть, тысячам мужчин, женщин и детей.

— Когда я вошёл в мешты с кинжалом в руке, я не думал об этом. Я хотел бы участвовать в войне, которая не была бы гражданской, в хорошей чистой войне, где есть только друзья и враги, и нет предателей, шпионов или перебежчиков, в войне, где кровь не мешается с дерьмом…

Сзади к ним подошёл Распеги.

— Неплохо здесь, — сказал он. — Можно было бы остаться ещё немного, но через неделю мы возвращаемся в город Алжир. Нас только что вывели в резерв.

— Что это значит, господин полковник? — спросил Эсклавье.

Распеги положил руки на плечи капитанов, тяжело опираясь на них.

— Это значит, что мы отправимся в Каир.

* * *

Две недели спустя 10-й колониальный парашютный полк вернулся на свои позиции в Сосновом лагере.

Перед демобилизацией резервистов, которые только что отслужили шесть месяцев, Распеги настоял, чтобы все желающие прошли курс парашютистов. Резервисты, принимавшие участие в деле Рахлема, все до одного вызвались добровольцами.

— Я не вижу, как мы можем сделать что-то ещё, — сказал Бюселье.

Он не мог точно объяснить почему, но чувствовал, что это необходимо. Пятеро или шестеро солдат, которых отпугнули суровость тренировок или страх сломать ногу как раз перед отъездом домой, попытались отвертеться. Но товарищи не давали им покоя, пока те не решились прыгнуть вместе со всеми.

Однажды вечером в восемнадцать ноль-ноль, во время ежедневной пресс-конференции в Доме правительства, начальник информационного отдела по работе с прессой в Десятой зоне, объявил, что «мятежники Версаля» за несколько дней до мобилизации собираются прыгать с парашютом в Сосновом лагере и что все они вызвались добровольцами. Журналистов пригласил подполковник Распеги, командовавший подразделением, к которому они приписаны. Пресс-секретарь, который присутствовал на конференции, тут же вцепился в Виллеля — любимого своего «мальчика для битья».

— Вы напишете об этом в своей газетёнке, не так ли, месье Виллель — что некоторые резервисты, коммунисты, попросили разрешения прыгнуть с парашютом перед отправкой в Алжир?

— Я посмотрю, — сказал Виллель. — Я отправлюсь туда, и если это правда, обязательно напишу об этом.

Он повернулся к Пасфёро:

— Идём?

Они спустились по широкой лестнице форума до памятника павшим и зашли в кафе, где заказали себе анисовой водки.

— Ты слышал об этой истории? — спросил Виллель. — Ты ведь хорошо знаешь всю эту компашку Распеги, не так ли?

Он слегка усмехнулся.

— Особенно этого парня Маренделя.

— Когда-нибудь, мой милый друг, я набью тебе морду, если ты не бросишь эту тему. Нет, не слышал.

— Может нам стоит пойти и посмотреть?

— Ты сказал, что всё равно пойдёшь, я тебе тоже нужен?

— Нет… но я нахожу этот сюжет занимательным. Ты мог бы меня подвезти… Давай встретимся возле «Алетти».

— Почему бы тебе не взять тачку на прокат, как все остальные?

— Я никогда не бываю в городе Алжир дольше пары дней за раз.