— Стоять.

Разрушение полилось из Макрама, подпитываемое гневом и предательством, тень истекала кровью с его кожи на пол вокруг него. Мраморные плитки под ним прогнулись, когда он шагнул вперёд. Он не хотел никого убивать, но и не позволит Кинусу причинить вред Наиме. Он направил свою магию на мечи стражников.

— Не смей бросать мне вызов, — взвизгнул Кинус, его глаза были дикими, сухожилия на шее вздулись от гнева. — Арестуйте его и убейте её!

Но Макрам уже отдал приказ своей магии, соткал заклинание мыслью и словом, и мечи, которые стражники держали перед Наиме, заржавели. Рукояти звякнули о плитку, когда охранники подняли руки, отступая от неё. Стражники остались между Наиме и дверью, удерживая её и немногих оставшихся Старейшин, жавшихся по углам зала.

— Вы хотите начать войну с Тхамаром? Если вы не уберёте своих солдат и не позволите мне покинуть это проклятое Колесом место, то именно войну вы и получите, — объявила Наиме.

— Ты пойдёшь войной против армии с Чарой во главе? — Кинус усмехнулся, указывая на Макрама.

Никогда. Никогда он не встанет во главе армии, направленной на Наиме.

— Хватит, — рявкнул Макрам. — Хватит этого безумия, — Макрам приказал стражникам. — Пропустите её.

— Нет, — отрезал Кинус.

Наиме встретилась взглядом с Макрамом, и сожаление разрушило то, что осталось от её самообладания, выражение её лица наполнилось им. Он сделал шаг к ней, и его охватила паника. Она прошептала слово, и в его груди что-то сжалось, а затем навалилась тяжесть, сдавливающая лёгкие. Он не мог вздохнуть, не мог думать. Всё, что он знал это паническая потребность в воздухе. Он попытался дотянуться до неё, но не смог и упал на колени, его магия вырвалась из него одеялом тени и разрушения.

Края его зрения потемнели, и его тело стало неподвластным, пока он наблюдал, как она шагает к дверям. Все в комнате метались и хватали ртом воздух.

Чернота окутала его и засосала под себя.

* * *

Макрам очнулся на спине в тюремной камере. Каменный пол под ним был сырым и холодным, а снаружи, сквозь прутья узкого высокого окна над ним, дул снег. Он лежал у задней стены камеры. Он помнил, как был в полусне, когда охранники Кинуса потащили его вниз, в тюрьму, под крики и насмешки других заключенных. Они раздавались повсюду вокруг него, особенно после того, как он пошевелился, чтобы отодвинуть камень, который колол его в поясницу. Они знали, что он проснулся, и им было что сказать по этому поводу.

— Принц, — позвал человек из соседней камеры, — они дадут тебе кое-что получше лепешек и чечевицы. Дай мне немного, и я не буду мочиться в твою камеру.

— Такая красивая одежда.

— Что ты сделал? Схватился не за ту задницу?

Макрам молча уставился в потолок. Всё, что ему сейчас было нужно это кролик, набитый соломой, и аналогия Тарека с окороком была бы полной.

В тюрьме так сильно воняло немытыми телами и фекалиями, что у него защипало ноздри. Ирония судьбы заключалась в том, что в тот день, когда брат посадил его в тюрьму, на нём была лучшая из его одежд. Макрам поднял руку, чтобы прикрыть рукавом рот и нос, и с отвращением обнаружил, что он мокрый. Он сел, надеясь, что это растаявший снег за окном, а не что-то более мерзкое, как предположил его сосед.

«Вот и всё», — подумал он. Как можно дальше простирать свою преданность Кинусу? Это должно было быть более внезапным, более кульминационным, возможно, даже разрушительным. Но вместо этого он просто почувствовал, что занавес был отдёрнут в сторону, чтобы показать то, что, как он уже знал, было там. Это были суровые, уродливые истины, и пока он смотрел на неровный каменный потолок, а заключенные кричали и глумились над ним, он изучал их.

То, что он прекращает защищать Кинуса, было далеко зашедшим выводом. Что он собирался с этим делать, вот вопрос, который он задал себе.

Будет ли он притворяться, что тюрьма может удержать его?

Он не хотел быть правителем. Он не хотел идти на войну со своим братом. Кинус был большим фанатиком, чем он когда-либо позволял себе верить, но он не хотел разрывать последнюю связь, которая у него была со своей семьёй. Он не был узурпатором. Макрам закрыл глаза. Брат, который был другом, исчез, если он вообще когда-либо существовал на самом деле. Макрам ничего не мог сделать, чтобы вернуть его, никакой услуги никогда не будет достаточно.

Пришло время служить чему-то другому, и у него был прекрасный пример, из которого можно было черпать вдохновение. Она служила своему народу каждым своим вздохом, каждым принятым решением, каждой битвой, в которой участвовала. Готовая пожертвовать собой, своими свободами, своим выбором, потому что чувствовала себя обязанной делать то, что было правильным для многих. Как он мог утверждать, что испытывает к ней какие-то чувства, если он даже не мог отстаивать что-то столь благородное, как она? Если он даже не мог постоять за свой собственный народ?

Насмешки превратились в улюлюканье и свист, крики, возвещающие о чьём-то прибытии. Макрам открыл глаза.

— Ну, что, достаточно низко пал? — раздался голос Томана из-под ног Макрама, которые были ближе всего к двери камеры.

— Думаю, что да, — сказал Макрам.

— Тогда я предлагаю тебе встать, — с отвращением сказал пожилой мужчина.

Макрам поднялся на ноги. Томан хмуро посмотрел на него. Его лицо освещал мигающий, колеблющийся свет факела. Повсюду вокруг него, из других камер, заключенные кричали и махали руками сквозь прутья, готовые схватить его, испортить его наряд в качестве небольшого возмездия. Томан, который всю свою юность прослужил солдатом, был невозмутим.

— Я буду с тобой, если ты решишь выступить против своего брата. Большинство сипахов и янычар поддержат тебя. Но твой брат не будет одинок в своих притязаниях. По крайней мере, половина Старейшин и их владения поддерживают его. Если ты выйдешь отсюда со мной, ты будешь воевать с ним.