уровнем реки Руфиджи. В пятнадцати милях от устья вода здесь была лишь слегка солоноватой, и мангровых деревьев росло гораздо меньше, они уступили место густым и высоким зарослям слоновьей травы и изящным бутылочным пальмам.

Стрелки и носильщики Флинна расчистили на берегу вокруг одной из пальм небольшую поляну, а из срезанной травы возвели на ней десяток с лишним хижин. Пальма эта уже засохла, листья на вершине ее давно опали, и Флинн ткнул в ее сторону свой дрожащий палец.

– Это будет флагшток, – не вполне владея языком, проговорил он, взял Себастьяна за локоток и повел к ней.

Одной рукой продолжая одергивать жилетку и сжимая выданный ему Флинном сложенный британский флаг в другой, Себастьян любовался изящными очертаниями пальмы и чувствовал огромный душевный подъем.

– Отпусти, – заплетающимся языком промямлил он и избавился от поддерживающей его руки старшего товарища. – Мы должны сделать все, как положено. Торжественное событие… чрезвычайно торжественное.

– Выпей! – Флинн протянул ему бутылку с джином.

Себастьян отстранил его руку, и тогда Флинн поднес бутылку к своим собственным губам.

– В такую минуту нехорошо пить у всех на виду, – нахмурившись, сделал ему замечание Себастьян. – Дурной тон.

Флинн поперхнулся, закашлялся и свободной рукой принялся колотить себя в грудь.

– Надо построить людей в каре, – продолжал Себастьян. – Чтобы отдать честь флагу.

– Не тяни резину, – проворчал Флинн.

– Надо сделать все, как положено.

– Да черт бы тебя побрал! – Флинн обреченно повел плечами и проорал несколько приказов на суахили.

Недоумевая и удивляясь, подчиненные Флинна неровным кружком выстроились вокруг флагштока. Это была странная компания, собранная из полудюжины представителей разных племен, все щеголяли в лохмотьях европейской одежды, половина была вооружена старинными ружьями для охоты на слонов, с которых Флинн предусмотрительно срезал напильником серийные номера, чтобы их невозможно было отследить и связать с ним.

– Прекрасное построение, – сияя им пьяной улыбкой, сказал Себастьян, неосознанно употребив выражение одного начальника, который инспектировал команды перед играми в регби.

– Давай уже приступать, – предложил Флинн.

– Друзья мои, – послушно начал Себастьян, – сегодня мы собрались здесь… – Речь его оказалась длинновата, но Флинн выдержал ее, потихоньку прикладываясь к бутылке. И вот наконец Себастьян звенящим от волнения голосом и от избытка чувств с навернувшимися на глаза слезами закончил: – Перед лицом Господа и перед лицом всего человечества я объявляю этот остров неотъемлемой частью славной империи его величества Георга Пятого, короля Англии, императора Индии, защитника веры… – Тут голос его задрожал, он попытался вспомнить, как правильно нужно сказать дальше, не вспомнил и закончил уже не совсем складно. – В общем, и так далее.

Наступила тишина, все молчали и смотрели на него. Себастьян от смущения не знал, куда девать руки.

– А теперь что делать? – сценическим шепотом задал он вопрос Флинну O’Флинну.

– А теперь поднимай этот чертов флаг.

– А-а, флаг! – с облегчением воскликнул Себастьян. – Но как? – неуверенно спросил он.

Флинн ответил далеко не сразу.

– Думаю, тебе придется влезть на пальму, – после продолжительного размышления сказал он.

Под пронзительные вопли одобрения и поддержки со стороны стрелков и ругань подталкивающего его снизу Флинна губернатору Нью-Ливерпуля удалось-таки вскарабкаться на флагшток, на высоту приблизительно пятнадцать футов. Он закрепил там флаг и сполз вниз, причем так быстро, что оторвал на своей жилетке все пуговицы и потянул лодыжку. Его понесли в одну из хижин, а он в это время голосом, хриплым от выпитого джина, боли в ноге и бурных чувств любви к отечеству, распевал «Боже, храни нашего милостивого короля».

Британский флаг развевался посередине флагштока над лагерем все остальное время их пребывания на острове.

Весть об аннексии острова достигла аванпостов Германской империи, находившихся в сотне миль от Махенге, через десять дней – ее принесли туда двое рыбаков из племени вакамба.

5

Город Махенге расположился в поросшей лесами горной местности, возвышающейся над низменными прибрежными районами. Во всей своей совокупности он состоял из четырех торговых факторий, которыми владели индийские лавочники, а также резиденции германского комиссара.

Резиденция представляла собой большое, крытое пальмовыми листьями и тростником каменное здание, окруженное широкими верандами, сплошь увитыми пурпурной бугенвиллеей. За ней располагались казармы и учебный плац африканских солдат и полицейских, а перед фасадом стоял одинокий флагшток, на котором висел флаг, окрашенный в черный, красный и желтый цвета империи. Крохотный островок на необъятных просторах африканского буша, местопребывание правительства, контролирующего территорию размерами с Францию. Территорию, которая тянулась к югу до реки Рувума и до границы Португальского Мозамбика, к востоку до Индийского океана и к западу до гористых районов Сао-Хилл и Мбеи.

Находясь в этой цитадели, германский комиссар Северной провинции пользовался неограниченной властью средневекового феодала. Он был как бы одной из дланей кайзера или, если точнее, ее мизинцем – и нес ответственность только перед губернатором Шее в Дар-эс-Саламе. Но до Дар-эс-Салама было далеко, многие мили долгого и мучительного пути, тем более что губернатор Шее – человек занятой, не беспокоить же его по каждому пустяку. Налоги с подконтрольной территории собирал герр комиссар Герман Флейшер, и ему никто не мог помешать собирать их так, как ему самому придет в его милую голову, хотя мало кто из коренных обитателей южной провинции назвал бы нрав Германа Флейшера и установленные им порядки милыми.

В то самое время, как гонец, несущий новость об аннексии Нью-Ливерпуля британцами, быстрым шагом перевалил через последний подъем и сквозь усеянные острыми шипами ветки акаций бросил взгляд на крохотные, жмущиеся друг к другу строения Махенге, герр Флейшер заканчивал свою полуденную трапезу.

Да, хорошо поесть он был большой любитель: на полдник ему для начала подали фунта два айсбайна, то есть свиной рульки по-немецки, с таким же количеством квашеной капусты и дюжиной картофелин – все это великолепие плавало в густом, ароматном соусе. Слегка заморив этим червячка, он почувствовал волчий аппетит и перешел к сосискам. Колбасные изделия ему еженедельно доставлял нарочный из Додомы на севере, где их производил настоящий гений своего дела, иммигрант из Вестфалии, – колбаса и прочее обладали у него вкусом, неотличимым от настоящих шварцвальдовских. Вот эти сосиски, а также пильзнерское пиво сорта «Ганза», специально охлаждаемое в глиняных жбанах, пробуждали в организме герра Флейшера восхитительное чувство ностальгии. Он поедал все это не столько молча и благопристойно, сколько размеренно и степенно, и все это огромное количество пищи, оказавшись внутри тела, охваченного кителем и галифе из плотного плиса серого цвета, повысило внутреннее давление, а это способствовало тому, что на лице его и на шее проступил пот, принуждая его время от времени делать паузы и утираться.

Наконец герр Флейшер глубоко