и столпились вокруг горизонтального, длиной в шестьдесят футов рангоута, сделанного из тикового дерева. Шлепая голыми подошвами по грязной палубе, они двигали рангоут то в одну, то в другую сторону. Суденышко, скрипя и ворча, как старикашка, страдающий воспалением суставов, устало развернулось по ветру, носом к суше. Это новое движение в сочетании с запахом болота, а также запахом потревоженных трюмных вод, пробудило в глубинах организма Себастьяна некое ответное движение. Он еще крепче вцепился в край борта, на лбу его проступили, словно свежие маленькие волдыри, капли пота. Он наклонился вперед и под подбадривающие крики корабельной команды принес божествам моря очередное жертвоприношение. Себастьян все еще в благоговейном поклоне свешивался через борт, когда суденышко, покачиваясь на волнах, вперевалочку вошло в бурливые воды устья и наконец двинулось по спокойной поверхности самого южного рукава дельты реки Руфиджи.

Через четыре дня Себастьян, скрестив ноги, сидел вместе с капитаном корабля на расстеленном по палубе бухарском ковре. Жестами и знаками оба пытались объяснить друг другу, что ни тот ни другой понятия не имеет, где они оказались. Суденышко бросило якорь в узкой протоке, стиснутой между фантастически перекрученными и исковерканными стволами мангровых деревьев. Ощущение полной растерянности для Себастьяна было не внове, и он принял его со смирением обреченного, но вот капитан корабля, который ходил от Адена до Калькутты и обратно в Занзибар с уверенностью человека, курсирующего от дома до собственного сортира и обратно, не демонстрировал подобного стоицизма. Он поднял взор к небесам и воззвал к Аллаху, чтобы тот вступился за них перед джинном, охраняющим свой смердящий лабиринт, джинном, что повелевает водам течь такими странными, неестественными путями и по своей прихоти изменяет очертания каждого острова, набросав у них на пути столько илистых мелей. Разгоряченный собственным красноречием, он вскочил, ухватился за борт судна и принялся выкрикивать в сторону погруженных в задумчивую тишину мангровых зарослей слова, в которых звучал уже откровенный вызов ему, да так громко, что в воздух поднялись тучи ибисов, – птицы стали кружить над кораблем в жарком, окутанном дымкой воздухе. А потом капитан метнулся обратно на ковер и пронзил Себастьяна злобным взглядом.

– Вы же знаете, что я тут ни при чем, – сказал Себастьян, смущенно ерзая под этим взглядом.

Он снова достал карту Адмиралтейства, расправил ее по палубе и ткнул пальцем в остров, который Флинн O’Флинн обвел синим карандашом, обозначив место их встречи.

– Я вот хочу сказать… – продолжил Себастьян, – ведь это ваше ремесло, именно вы должны найти это место. Вы моряк, профессионал в этом деле, разве я не прав?

Капитан яростно сплюнул на собственную палубу, а Себастьян покраснел.

– Если будете злиться, это делу не поможет, только хуже станет. Давайте будем вести себя как люди порядочные.

Но на эти слова капитан харкнул, извлек из глубин горла густую слизь и сплюнул этот желтый комок, метко попав прямо в синий карандашный кружок на карте Себастьяна, потом поднялся на ноги и с гордым видом прошествовал на корму, где, сбившись в кучку под ютовой надстройкой, присев на корточки, расположилась его команда.

Во время недолгих сумерек, когда вокруг головы Себастьяна в легкой дымке зазвенели тучи комаров, он вдруг услышал негромкий арабский говор и увидел направленные на него с кормовой части судна быстрые взгляды. А когда ночь окутала корабль непроницаемо-черным облаком, Себастьян занял оборонительную позицию в носовой части корабля и стал ждать. Оружием ему служила только трость из черного дерева. Усевшись спиной к борту, он положил ее себе на колени, а когда темнота стала совсем непроницаемой, потихоньку сменил позицию, устроившись на корточках возле прикрепленной веревками к мачте бочки с водой.

Но они не очень-то торопились. Минула уже половина ночи, когда наконец он услышал тихое шарканье босых ног по дощатой палубе. В абсолютной черноте, наполненной множеством звуков жизни болота – хорами квакающих лягушек, приглушенным жужжанием и писком насекомых, порой громким фырканьем и всплеском бегемота, – Себастьяну нелегко было определить, сколько человек против него выслано. Скорчившись в темноте возле бочки с водой, он тщетно изо всех сил напрягал зрение, вперившись в кромешный мрак перед собой, а также и слух, чтобы среди доносящихся с болот шумов уловить негромкие звуки едва слышно ступающей по палубе и приближающейся к нему смерти.

В университетах Себастьян не учился и больших высот учености не достиг, зато слыл неплохим полутяжем в команде регби, а также ловко умел подавать мяч и в прошлом сезоне, когда играл в крикет за графство Суссекс, был одним из ведущих игроков. Сейчас, конечно, ему было очень страшно, но в своей физической силе и возможностях он был совершенно уверен, и страх его не имел ничего общего с тем ужасом, когда кажется, что в животе булькает что-то теплое и маслянистое, а собственная личность превращается в трясущееся желе. Нет, его страх как раз приводил в состояние, когда каждая мышца тела напряжена и дрожит, готовая в любую секунду разрядиться взрывом мощной энергии. Сжавшись в комок в темноте ночи, Себастьян осторожно нащупал лежащую рядом с ним на палубе трость. Руки его легли на объемистый мешок, полный зеленых кокосов, составляющих в числе прочего часть палубного груза корабля. Эти орехи, наполненные молочной жидкостью, берут с собой в море как добавку к скудным запасам воды на борту. Себастьян быстро развязал мешок, достал и взвесил в руке твердый и круглый плод.

– Не такой удобный, конечно, – крикетный мяч был бы получше, но… – пробормотал Себастьян и выпрямился во весь рост. Сделав короткий разбег, он исполнил подачу, которая называется фастбол[16], ту самую, что в прошлом году сокрушила защиту йоркширцев. Тот же эффект она произвела и в рядах приближающихся арабов. Орех с легким жужжанием помчался вперед и врезался в череп одного из этих наемных убийц, и остальные в беспорядке сразу отступили.

– Куда же вы, давайте, давайте! – заорал Себастьян и запустил еще один орех, который только ускорил отступление противника.

Он выбрал еще один, потяжелее, и уже собрался было метнуть и его, как на корме вдруг сверкнула вспышка, прогремел выстрел, и над головой Себастьяна что-то свистнуло. Себастьян тут же быстро спрятался за мешком с орехами.

– Черт побери, да у них там, кажется, ружье… – пробормотал он.

Он вспомнил про старинный джезайль[17], который капитан с любовью полировал и смазывал на его глазах в первый день выхода из порта Занзибара, и тут уж разозлился всерьез.

Себастьян вскочил на ноги и с яростью швырнул очередной кокос.

– Нечестно деретесь, грязные свиньи! – заорал он.