– Немедленно остановиться! – зарычал на них Себастьян. – Поворачивай обратно, черт вас побери! В лагерь!

Себастьян в отчаянии поднял ствол винтовки и наставил его на ближайшего.

– Я не шучу! – снова рявкнул он.

Туземец через плечо бросил на него быстрый взгляд, увидел двойное жерло винтовки, и лицо его, и без того уже исказившееся от страха, совсем перекосилось и в ужасе застыло. У всех у них уже успела выработаться вполне здравая трепетность перед тем, как умеет Себастьян обращаться с этим оружием.

Туземец бросил грести, остальные тоже, один за другим, последовали его примеру. Так и сидели, боясь пошевелиться под завораживающим взглядом винтовки Себастьяна.

– Назад! – скомандовал Себастьян, красноречиво вытянув руку против течения.

Человек, сидящий к нему ближе всех, неохотно опустил весло в воду, и лодка развернулась боком к течению.

– Назад! – повторил Себастьян, и остальные послушно сделали то же самое.

Медленно, осторожно эта единственная лодка добралась до обезьяньего каштана, и все увидели, что на ветвях его висят уже новые, зловещие плоды.

Корпус лодки уперся в твердую почву, и Себастьян ступил на берег.

– Выходи! – приказал он остальным, подкрепив приказ недвусмысленным жестом.

Во что бы то ни стало надо было, чтобы все до одного покинули лодку и потом держались от нее подальше, – Себастьян прекрасно понимал: стоит только ему повернуться к ним спиной, как эти людишки тут же налягут на весла и с новой прытью помчатся вниз по течению.

– Выходи! – снова прикрикнул он.

Они безропотно повиновались, и он, как пастух стадо овец, погнал их вверх по крутому берегу к лагерю Флинна O’Флинна.

Возле тлеющего костра лежали двое убитых выстрелами стрелков Флинна. Но вот четверым висящим на ветках обезьяньего каштана повезло меньше. Веревочные петли глубоко врезались им в шеи, лица их распухли, рты были широко раскрыты в попытке сделать последний глоток воздуха, который им так и не достался. На высунутых языках ползали толстые, зеленые, отливающие металлическим блеском мухи.

– Режьте веревки! – приказал Себастьян, пытаясь подавить подступивший к горлу приступ тошноты.

Но гребцы стояли неподвижно, как парализованные, и отвращение Себастьяна к открывшемуся им жуткому зрелищу сменилось злостью. Он грубо толкнул одного из них к дереву.

– Режьте веревки! – повторил он и сунул рукоятку своего охотничьего ножа ему в руку. – Снимайте их.

Себастьян отвернулся и не стал смотреть, как туземец, зажав нож в зубах, добирался до развилки дерева. Он только слышал за спиной глухие удары падающих на землю тяжелых мертвых тел. Желудок его снова взбунтовался, но он подавил позыв и поскорей постарался сосредоточиться на поисках следов примятой травы вокруг лагеря.

– Флинн, – тихо позвал он. – Флинн! Слышишь меня, Флинн! Где ты?

На мягкой почве всюду отпечатались следы подбитых гвоздями сапог, а в одном месте он наклонился и поднял блестящий медный цилиндрик пустой гильзы. Вокруг капсюля его были выдавлены слова: Mauser Fabriken. 7 mm.[22]

– Флинн! – уже более настойчиво и тревожно позвал Себастьян – до него наконец дошел весь ужас произошедшего. – Флинн!

Вдруг совсем неподалеку зашуршала трава. Слегка приподняв стволы винтовки, он метнулся туда.

– Хозяин! – услышал Себастьян, и в груди его поднялась волна разочарования.

– Мохаммед! Ты, что ли, Мохаммед? – произнес он, признав тщедушную, маленькую фигурку в вечной феске на курчавой голове.

Это был главный оруженосец Флинна, единственный, кто немного владел английским.

– Мохаммед, – с облегчением проговорил Себастьян и тут же быстро продолжил: – А что Фини? Где Фини?

– Его застрелили, хозяин. Аскари явились рано утром, и он упал в воду.

– Где? Покажи где.

Под самым лагерем, в нескольких ярдах от того места, куда на берег вытаскивали лодки, они отыскали жалкий сверток с одеждой Флинна. Возле него наполовину обмыленный кусок дешевого мыла и металлическое ручное зеркальце. В грязи виднелись глубокие отпечатки босых ног. Мохаммед нагнулся и сорвал растущий у самого берега стебель тростника. Не говоря ни слова, он протянул его Себастьяну. На листе его Себастьян увидел высохшую и почерневшую каплю крови, которая рассыпалась в мелкие крошки, как только он прикоснулся к ней ногтем большого пальца.

– Мы должны его найти. Возможно, он еще жив. Зови остальных. Мы обыщем весь берег вниз по течению.

С нестерпимой болью в душе от потери друга Себастьян поднял перемазанную грязью рубашку Флинна и скомкал ее.

7

Флинн скинул с себя штаны и грубую домотканую рубаху. На рассвете было довольно прохладно, и по телу его прошла дрожь. Он обхватил себя руками и принялся растирать предплечья, одновременно вглядываясь в мелководье у берега, в поисках сетчатого узора на дне, который указывал бы, что под слоем ила спрятался и поджидает его крокодил.

Кожа Флинна в тех местах, где ее закрывала от солнца одежда, была белая, как китайский фарфор, но руки до самой шеи и треугольник на груди были покрыты темно-коричневым загаром. Помятое, красное, сморщенное лицо опухло со сна, длинные, тронутые сединой, спутанные волосы свалялись. Он громко отрыгнул и скривился, ощутив вкус перегоревшего джина и табака. Убедившись в том, что ни одна пресмыкающаяся тварь его здесь не ждет, затаившись в засаде, Флинн ступил в воду, зашел по пояс, скрыв под водой массивные ягодицы, и окунулся. Фыркая, принялся поливать голову пригоршнями воды и, закончив омовение, снова выбрался на берег. Шестьдесят секунд – достаточно долгое время, чтобы оставаться в такой реке, как Руфиджи: любопытные крокодилы, заслышав плеск, быстренько явятся посмотреть, кто это там купается и можно ли им поживиться.

Совершенно голый и мокрый, с прилипшими к лицу влажными волосами, Флинн намылился, стараясь сбивать пену погуще в промежности и нежно поглаживая свои благодатные гениталии. Смыв таким образом заодно и остатки сна и лени, он почувствовал, что в животе пробуждается аппетит.

– Мохаммед, – воззвал он, обернувшись к лагерю, – возлюбленный раб Аллаха и сын пророка Его, оторви свою черную задницу от постели и свари-ка мне кофе! Да подлей в него капельку джина, – немного подумав, добавил он.

Мыльная пена освежила подмышки Флинна, что слегка приглушило меланхоличное урчание в животе, когда Мохаммед наконец спустился к нему на берег. В руке он держал, стараясь не расплескать, большую эмалированную кружку, над которой струились завитки ароматного пара.

– Ты добр и милостив, – улыбаясь, произнес Флинн на суахили, – и милость твоя да будет вписана рядом с именем твоим на райских скрижалях.

Он протянул руку, чтобы взять кружку, но не успели пальцы его коснуться ее, как наверху захлопали ружейные выстрелы и верхнюю часть бедра Флинна пронзила пуля. Удар отбросил его в сторону, он упал, оказавшись наполовину на суше,