Каждый раз, когда они натыкались друг на друга во время операции, Пира подмигивал и спрашивал:

— Ну что, Лахсен, как судьбишка?

Если бы Пира не погиб во время операции «Атланта»[167], он, возможно, сейчас сражался бы против него, переодевшись «ящерицей». Си Лахсен представил, как держит его на прицеле своей винтовки, пока тот, стоя на скале, точно горный козёл, достаёт табачную жестянку и нетерпеливо сворачивает сигарету.

Он бы выстрелил, но в сторону, чтобы напугать его: Пира был его другом. Он внезапно понял, что все его друзья были в той армии, против которой он сейчас сражался, а его собственный народ, напротив, был чужд ему — некоторые же, такие как Ахмет, и вовсе вызывали отвращение. Ахмет умер так же, как жил — не как солдат, а как стукач. Попав в плен, он выдал всё, что знал.

Пришёл часовой и доложил, что из П. только что прибыл связной, некий Ибрагим.

Ибрагиму могло быть лет пятьдесят, а может и шестьдесят: окладистую бороду тронула седина; одевался он в европейское платье, через жилет тянулась цепочка от часов, но на голове был полотняный тюрбан сомнительной чистоты, а ноги — босы. Это был рассудительный, жестокий и невозмутимый человек. Долгое время он командовал небольшой группой убийц, которые по ночам контролировали П. и окрестные дуары: просто чудо, что его ещё не поймали, когда все его люди уже пали от пуль французов.

Ибрагим приблизился, присел на корточки рядом с Си Лахсеном и предложил ему сигарету.

— В чём дело? — спросил главарь мятежников. — Я сказал тебе оставаться в П. и заново набрать свою группу.

— Си Лахсен, ни одной «ящерицы» не осталось в городе. Все они исчезли этой ночью. Они охотятся за тобой в горах и знают, где ты.

— Кто меня выдал?

— Вчера вечером они поймали трёх твоих моджахедов, когда те уходили из мешты, чтобы присоединиться к тебе. Один из них предпочёл умереть, но двое других заговорили.

— Дозорные не заметили на дороге ни одного грузовика.

— «Ящерицы» воюют как мы — они шли пешком всю ночь и сейчас меньше чем в двух километрах от твоей пещеры. Они идут вперёд и заглядывают под каждый камень и за каждый куст, чтобы убедиться, что там нет укрытия.

— Как думаешь, я ещё могу пробраться через Уэд-Шахир?

— Этим путём шёл я. И они уже там. Я чуть не столкнулся с их патрулём, который устроил засаду и двигался на рассвете вверх по сухому руслу. Я спрятался под ветками и подождал пока они пройдут, а потом снял обувь и поднялся сюда, очень стараясь не сдвинуть ни камешка.

Си Лахсен поднялся и, вместе с Ибрагимом, по-прежнему босым, осмотрел свои позиции. Он не смог бы выбрать ничего лучше. Вместе со своим отрядом он разбил лагерь на чём-то вроде пика, который возвышался над небольшой галечной равниной, ровной, как гласис[168] — открытый участок земли, ограниченный горами, где придётся наступать его противникам.

Позади возвышался отвесный утёс, слева была расселина, по которой взобрался Ибрагим и которую легко было защитить парой ящиков гранат. Уязвимым оставался только правый фланг: он образовывал довольно пологий склон, что щетинился естественными препятствиями и вёл к Уэду. Но путь это был узок — с его пулемётом, тремя автоматическими винтовками и миномётом ничего не стоит сорвать атаку врага, который не сможет развернуться и вынужден будет идти в лоб.

— Мы подождём их здесь, — решил Си Лахсен. — Если они хотят сражение, они его получат.

Взошло солнце. Оно светило Ибрагиму прямо в глаза, заставляя его щуриться, и это придавало ему довольно хитрое выражение старого крестьянина из Берри. Он погладил бороду:

— Аллах-и-шуф[169]. Дай мне винтовку.

В распоряжении Си Лахсена находилось около сотни человек, остальная часть отряда не смогла присоединиться к нему. Он заставил каждого из них — и это было трудной задачей — окопаться на подготовленной позиции и соорудить из камней небольшой бруствер для защиты. Он дал приказ стрелять только наверняка, и экономить боеприпасы, поскольку им придётся продержаться до темноты, прежде чем удастся отойти к высотам. Он сам разместил автоматическое оружие, поставил каждому чёткую задачу, установил миномёт, а затем удалился к себе в пещеру. У входа он заметил необычное пятнышко солнечного света, которое то появлялось, то исчезало.

Си Лахсен порылся в своём вещмешке, ища плитку шоколада. Вытащил маленький кожаный футляр с Воинской медалью. И несколько минут рассматривал его. Ленточка была того же тёплого оттенка, что и пятно солнечного света.

Да, он безусловно заслужил свою медаль в Индокитае! Его опорный пункт занимал выгодную позицию над Красной рекой. Стены были из брёвен, а сторожевая башня, высоко поднятая на сваях, походила на одну из тех присад для хищных птиц[170], которые ставят посреди виноградников, когда виноград созревает.

Командовал опорным пунктом очкастый лейтенант с длинной шеей и выступающим кадыком — каждое утро он тоскливо спрашивал:

— Но почему, чёрт возьми, вьеты не атакуют? Они могут выгнать нас, когда захотят.

По сути, опорный пункт был полностью отрезан — он полагался на одну лишь только выброску грузов с неба, но часть контейнеров чаще всего падала в реку.

Лейтенант Барбье и старший сержант Лахсен командовали сотней туземных ополченцев и дюжиной европейцев. Ополченцы, подстрекаемые пропагандой Вьетминя, только и ждали удобного момента, чтобы предать. Истощённые лихорадкой, ослабленные влажным климатом, французы казались неспособными отразить новую атаку. Лейтенант Барбье уже слегка повредился умом — ему без конца мерещилось, что кто-то хочет его убить; при малейшем шорохе он выхватывал револьвер и палил из него. Ещё он убил всех живших в доме агам[171], которые приносят удачу, и размазал их по стенам своей комнаты, используя ботинок, как молоток — дурной знак.

Однажды ночью Вьетминь высадился на берег реки ниже опорного пункта. Другая группа заняла деревню. В четыре часа утра они атаковали с обеих сторон, а ополченцы взбунтовались.

Лейтенанта Барбье убили в собственной постели. Обычно он просыпался при малейшем звуке, но на этот раз не слышал приближения своего убийцы. Лахсен и уцелевшие белые укрылись в центральном блокгаузе — они продержались шесть часов против целого батальона Вьетминя.

Когда у них не осталось гранат, на помощь пришли динасо[172], идущие вверх по реке на своих бронированных баржах. Лахсен получил пулю в лёгкое, и всё ещё помнил розоватую пену, которая засохла у него на губах, как зубная паста; у этой пены был тошнотворный солёный