сентиментален, но в Индокитае спас жизнь юному Мерлю и был очень привязан к нему. Но забыть его я могу. Просто, перерезав ему глотку, как собаке, ты оскорбил всех нас. Такое не прощают. Теперь нам всем нужен Си Лахсен и его банда. Это стало личным делом.

— Если вам нужен Си Лахсен, ступайте и поищите его в горах. Еще раз, капитан Буафёрас, пошёл ты. Я ничего не скажу. Но однажды мы вышвырнем вас отсюда и отправим туда, откуда вы пришли. И вместе с вами мы выгоним всех ваших жён и дочерей.

— Думаешь мне не насрать? — совершенно спокойно ответил Буафёрас. — Я хочу знать, как работает ваша городская организация, мне нужны имена, расположение укрытий и твои контакты с Си Лахсеном.

— Нет.

— Более того, я очень спешу. Когда Мин тебе надоест — дай мне знать.

Мин вышел, затем вернулся, покачивая носком, полным мелкого песка. Этим носком он начал колотить Ахмета по голове, не слишком сильно и, как его учили вьеты, всегда в одно и то же место — но в те дни удары наносил Вьетминь, а Мин их принимал!

Ахмет терпел четыре часа — на три часа меньше, чем сам Мин. В тот же вечер у Буафёраса был полный список членов политической организации П. Они были немедленно арестованы. Что касается Си Лахсена, тот давным-давно ушёл в горы.

Когда полковник Картероль зашёл к Распеги, он просто кипел от ярости.

— Что происходит? — спросил он. — Мне ни о чём не докладывают. Похоже, что один из ваших подчинённых был убит, а в отместку вы зачистили двадцать семь феллага. Вы арестовали переводчика Ахмета, каида и его брата… а во всех лавках — обыски. Что всё это значит?

— Держу пари, полковник, что отряд Си Лахсена прекратит своё существование через неделю. Мы оба сможем вернуться в город Алжир.

— Почему оба?

— Потому что ни у кого больше не будет причин удерживать вас здесь на месте командующего. Весь город, вся администрация прогнили насквозь, а в подвале ратуши мы нашли три ящика боеприпасов — как раз для мятежников. И ещё кое-что, что вы, наверное, хотели бы услышать… Си Лахсен жил здесь, в П., всё это время; Ахмет, ваша правая рука, был политическим предводителем восстания, а мэр — этот достойный месье Весселье, он платил феллага за свою спокойную жизнь Но мы — другие. Нам пришлось грестись через эти помои, а маленькому лейтенанту Мерлю отрезали яйца. Это я привёл Мерля сюда, он принадлежал мне, был частью меня. Вы убили его своей тупостью и бездарностью. Завтра мы хороним его, но я запрещаю вам приходить на похороны. Если вы это сделаете, я прямо у всех на глазах вас изобью.

* * *

— Ну что? — спросил Диа у Эсклавье.

Капитан обхватил голову руками — он был небрит, и вместе с военврачом только что прикончил полбутылки коньяка.

— Ну, ничего.

— А ты разве не знаешь? Я получил письмо от Лескюра. Угадай, чем он занимается. Днём слушает лекции по этнологии в Сорбонне, а по ночам играет на пианино в ночном клубе. Говорит, что очень счастлив.

— А что насчёт вчерашнего, Диа?

— Я думаю, ты снизил ущерб.

— Диа!

— Ты стыдишься того, что позволил чёрной пантере вырваться на свободу. Она мирно спала глубоко внутри тебя, а те, другие, разбудили её, потом она вернулась и снова улеглась, а её морда и когти были в крови. У меня тоже есть своя пантера, и она очень громко зарычала, когда я увидел тело Мерля, но не сбежала. Ты знаешь Маренделя, он никогда не бывает таким, как все — он никогда не поверит, что глубоко внутри каждого из нас спит пантера. Он сказал мне: «Объективно говоря, репрессии не такое уж и гиблое дело. Страх переменил сторону, языки развязались, а наши солдаты теперь хотят сражаться. За один день мы получили больше, чем за шесть месяцев боёв, и к тому же всего из-за двадцати семи убитых, вместо нескольких сотен».

— Я не понимаю слова «объективно».

Эсклавье вытащил из кармана экземпляр «Слепящей тьмы».

— Смотри, что Буафёрас дал мне почитать.

Он открыл книгу на загнутой странице: цитата из немецкого епископа Дитриха фон Нихайма, жившего в четырнадцатом веке.

«Когда Церкви угрожают враги её, она освобождается от велений морали. Великая цель будущего единения освящает любые средства, которые применяет она в борьбе с врагами своими, вплоть до коварства, предательства, подкупа, насилия и убийства. И отдельного человека приносит она в жертву всеобщему благу людскому».[166]

— Буафёрас только что приказал застрелить Ахмета, поужинав и напившись с ним вместе. Он даже пообещал позаботиться о его жене.

— Что ж, — сказал Диа, — мы собираемся продолжать напиваться, и я очень рад, что убивать тебя заставила твоя чёрная пантера, а не бредни этого старого епископа. Я пью за твою чёрную пантеру, Эсклавье, и за свою тоже.

— Что делает Глатиньи? — внезапно спросил Эсклавье.

— Он в церкви, читает свои молитвы.

Глава третья

Прыжок с Левкадийской скалы

Через неделю после ареста Ахмета Си Лахсена и его банду согнали с равнины и вынудили укрыться в горах. Мятежникам пришлось покинуть тайники и укрытия — те больше уже не были безопасны. Сведений стало мало, а провизия из П., где была обезглавлена вся политическая и административная организация восстания, больше не поступала.

К пещере, в которой обосновался Си Лахсен, один за другим подходили старосты дуаров, чтобы увидеть его. Все они хотели сказать только одно:

— Си Лахсен, мы знаем о твоём мужестве и силе, но уведи своих моджахедов подальше от нашего дуара, потому что рано или поздно французы обязательно прознают об этом, и тогда они сожгут наши мешты, перережут нам глотки и расстреляют твоих людей.

Си Лахсен изо всех сил пытался сдержать их панику. Он приказал устроить несколько показательных казней, но даже около сотни мужчин и женщин, которых он приказал застрелить или зарезать, не смогли стереть память о мештах Рахлема. Он действовал без ненависти, ибо на кону была его жизнь и жизнь его отряда. Только один-единственный раз он ощутил сожаление, когда понял, что эта бойня оказалась совершенно бесполезной.

Сидя возле своей пещеры с накинутым на плечи одеялом, для защиты от утренней росы, он позволил себе погрузиться в воспоминания.

В Индокитае его лучшим другом был сержант Пирá, живой тощий паренёк, который брался за любое дело и читал всё подряд. Он обычно подмигивал, сворачивая себе