Я люблю тебя и всегда к твоим услугам.

МИШЛИН

Мерлю очень хотелось зачитать это письмо своим товарищам, но Пиньер носился где-то по горам, а что до остальных — на днях вечером он слышал, как Буафёрас сказал Эсклавье:

— Нет для женщин более чуждого мира, чем мир солдат, священников и коммунистов, под кем я понимаю сражающихся солдат, воинствующих коммунистов и священников, проповедующих Евангелие…

Эсклавье, который гонялся за девушками, как за дичью, но никогда не бывал в них влюблён, склонен был согласиться.

Они дразнили его и называли неоперившимся юнцом. Они отказывались понимать его, наверняка, потому, что никогда не знали радости просыпаться утром рядом с красивой молодой девушкой, которую ты любил всю ночь.

Распеги, писавший что-то на доске, сделал ему выговор, точно школьный учитель.

— Раз уж ты здесь, Мерль, то можешь быть и повнимательней.

Оливье быстро сунул письмо обратно в карман, как будто боялся, что его могут отобрать. Он увидел, как Ахмет улыбнулся ему, и улыбнулся в ответ.

— Всё сводится к следующему, — сказал Распеги. — Если мы не сможем получить хоть какие-то сведения, мы никогда не доберёмся до этой шайки — фермы и посевы всё так же будут сжигать дотла, террор всё так же будет делать жизнь невыносимой… Нам нужна нить — нить, которая приведёт нас к банде. Эту нить можно найти в городе. Дайте мне один лишь кончик, и я скоро прослежу путь до Си Лахсена. Вы что-нибудь знаете, мэр? А вы, каид Джемаль, или кто-нибудь ещё? Вы напуганы? Привыкать к страху так же плохо, как привыкать к болезни.

Капитан Муан довольно попыхивал окурком сигареты. Что ж, пускай парашютисты поводили плечами и зажигали в горах костры — ничего лучше тех, кто застрял здесь на месяцы, они сделать не смогли. И приползли обратно в П., повесив головы. Тот же корабль, что и Муана, доставит их обратно во Францию, и они навлекут на себя те же упрёки — всё прочее было всего лишь спектаклем.

Конечно, ниточка, которая могла бы привести их к этой банде, в городке была, но каждый раз, когда кто-то думал, что крепко ухватился за неё, она обрывалась. И на этом всё заканчивалось. А между тем делать было решительно нечего, кроме как пить анисовую водку и два или три раза в неделю вызывать из борделя шлюху.

Когда встреча закончилась и все вышли из классной комнаты, Мерль оказался рядом с Ахметом. Он пригласил переводчика выпить. Мусульманин был изящным образованным симпатичным человеком — он смотрел прямо в глаза и смеялся искренним смехом. Форма парашютиста сидела на нём безупречно.

— Самое сложное в этой войне, — сказал Ахмед, допивая пиво, — найти ту самую путеводную нить. Однако я слышал кое-какие разговоры… Но ведь всегда о чём-то да болтают, мы, арабы, неисправимые сплетники!

Мерль, который замечтался о Мишлин, навострил ухо.

— Да, господин лейтенант, говорят, что в отряде Си Лахсена есть определённые разногласия. Это только слухи. Си Лахсен — из кабилов, а его люди — нет, он жесток с ними… он авторитарен… и его ненависть к французам свела его с ума. Говорят, он сам режет глотки своим пленникам… и не только глотки. По слухам десяток человек из его банды, захватив своё оружие, укрылись в мештах, желая сдаться.

— Одурачим его, Ахмет?

— Я не знаю, насколько правдивы эти сведения. Война разрывает меня надвое, и мне не трудно признаться в этом. Я никогда не смогу стрелять в своих единоверцев, несмотря на все их зверства, но я бы очень хотел привлечь их на нашу сторону — если бы удалось пообещать, что их оставят в живых и не будут преследовать.

— Полковник Распеги пообещает и сдержит слово.

Ахмет пожал плечами и рассмеялся.

— Вы очень славный, но очень неосторожный человек. Что если я пытался заманить вас в ловушку? На мой взгляд, эти сведения не слишком достоверны.

— Откуда вы всё узнали?

— У торговца-мозабита.

— Можно мне повидать его?

— Ну если вам правда хочется… Этот человек показался мне настолько сомнительным, что я даже не сказал об этом капитану Буафёрасу.

— А могу я увидеть его сегодня вечером?

— Можно навестить его вместе, но всё-таки лучше поберечься — возьмите с собой охрану, чтобы вас подождали снаружи.

— Это далеко?

— Прямо в городе, всего в нескольких шагах отсюда. Не забывайте, что ночь на стороне мятежников, а Си Лахсен оказал мне большую честь, назначив цену за мою голову. Я уже дважды спасся от покушений на себя.

— Отлично. Заберите меня из столовой.

— Я бы хотел, чтобы вы не говорили об этом капитану Буафёрасу. Я с ним работаю, и это может его рассердить. Кроме того, всё это так тривиально! И только для того, чтобы потешить ваше любопытство. Вы найдёте меня возле школы.

* * *

Ахмет несколько раз постучал в дверь, и мозабит отворил им, часто моргая. С виду он был жестоко напуган:

— Я ничего не сделал, господа, я большой друг Франции.

— Но платит при этом ФНО, — сказал Ахмет, пожимая плечами, — поставьте себя на его место… Мы не собираемся причинять вам вред, просто хотим, чтобы вы повторили лейтенанту то, что уже рассказали мне.

Ахмет оттёр его в сторону, и они вошли внутрь.

Бюселье и Бистенав встали на страже снаружи лавки. В городке царила тишина, в тёмном-претёмном небе ярко сияли звёзды. С другой стороны двери донёсся шёпот.

— Мне это совершенно не нравится, Бюселье, — вдруг резко произнёс Бистенав.

— Струхнул?

— Нет, но мне не нравится эта война, не нравится это внезапное возвращение в П., не нравится Мерль, который нюхается вокруг, словно пудель в поисках кости, и Ахмет с его красивым, вероломным лицом тоже не нравится.

— По-твоему, здесь предательство, в пятидесяти метрах от штаб-квартиры? Да ты, должно быть, с ума спятил!

Десять минут спустя вслед за Ахметом вышел Мерль:

— Похоже, дело серьёзное, — сказал он, — и срочное.

— Я не доверяю этому мозабиту, господин лейтенант. Он с этого не получит ничего, кроме больших неприятностей. Подумайте хорошенько.

— Но ведь он совершенно уверен, что сегодня ночью к нам готовятся перейти одиннадцать человек с автоматом. Они будут защищаться, если увидят, что появились значительные силы, они нам не доверяют, но сдадутся одному офицеру с парой человек, не больше. Мозабит подтверждает то, что вы рассказали мне о расколе в банде Си Лахсена. И