Наследник с супругой совершенно не заботились о собственной безопасности. Последние три дня Франц Фердинанд с женой провели в небольшом курортном городке Илидже, рядом с Сараевом, где они с Софией видели только дружелюбные лица. Они даже нашли время для спонтанной вылазки за покупками на сараевский базар, где спокойно гуляли по узким многолюдным улочкам. Они не могли знать, что Гаврило Принцип, молодой боснийский серб, который застрелит их всего три дня спустя, также находился там, следя за их передвижениями. На торжественном ужине в Илидже накануне вечером перед поездкой в Сараево Софии представили парламентского лидера боснийских хорватов д-ра Йосипа Сунарича, который предупреждал местные власти, чтобы они не приглашали эрцгерцога в Боснию во время подъема националистических настроений у местных сербов. «Мой дорогой доктор Сунарич, – сказала она ему, – в конце концов, вы ошиблись […]. Куда бы мы ни пошли, к нам относились с таким дружелюбием – и со стороны сербов тоже – с такой сердечностью и искренней теплотой, что мы очень этому рады!»[1174] Франц Фердинанд в любом случае был известен своим пренебрежением к личной безопасности, он хотел, чтобы эта последняя часть его боснийского путешествия имела отчетливо спокойный и гражданский оттенок. Он провел последние несколько дней в роли генерального инспектора на армейских маневрах, проходивших на близлежащих боснийских холмах. Теперь Франц Фердинанд хотел просто побыть среди своих будущих подданных как наследник габсбургского престола.

И самое главное – воскресенье 28 июня было годовщиной свадьбы Франца Фердинанда и Софии. Несмотря на множество препятствий, установленных на их пути придворным этикетом, эрцгерцог и его жена с момента заключения брака вели чрезвычайно счастливую семейную жизнь. Женитьба на «моей Софи» была самым мудрым поступком, который он сделал в своей жизни, – признавался Франц Фердинанд другу в 1904 году. Она была его «бесконечным счастьем», а их дети были его «радостью и гордостью всей жизни». «Я сижу с ними и восхищаюсь ими весь день, потому что я их так люблю»[1175]. Нет никаких оснований полагать, что теплота этих отношений – необычных для династических браков той эпохи – каким-либо образом уменьшилась ко времени их приезда в Сараево. София настояла на том, чтобы ей разрешили остаться рядом с Францем Фердинандом в течение всего юбилейного дня, и, несомненно, для нее было особенным удовольствием то, что в этом привлекательном и экзотическом форпосте Австро-Венгерской империи они могли вместе отправлять общественное служение, что было зачастую невозможно в Вене по соображениям придворного этикета.

Кортеж ехал мимо домов и магазинов, украшенных черно-желтыми габсбургскими и красно-желтыми боснийскими знаменами, в сторону сараевца Мухаммеда Мехмедбашича, который занял позицию у кафе «Мостар» напротив моста Джумурия. Когда вокруг него раздались приветственные крики, он приготовился метнуть бомбу. Это был напряженный момент, потому что, как только ударный колпачок запала будет сломан – действие, которое само по себе вызывало громкий звук, – пути назад уже не будет, бомбу нужно бросать. Мехмедбашичу удалось размотать свою бомбу, завернутую в тряпки и спрятанную под полой пиджака, но в последний момент он почувствовал, или ему показалось, что кто-то – возможно, полицейский – подошел к нему сзади, и его парализовало ужасом, как тогда в поезде, в январе 1914 года, когда он не смог исполнить миссию по убийству Оскара Потиорека. Кортеж проехал мимо. Следующим по очереди убийцей и первым решившимся действовать был боснийский серб Неделько Чабринович, который стоял на противоположной стороне улицы, на набережной. Он освободил свою бомбу и разбил детонатор о фонарный столб. Услышав резкий хлопок капсюля, телохранитель эрцгерцога граф Харрах предположил, что лопнула шина, но водитель увидел, как бомба летит по воздуху к машине, и нажал на педаль газа. Неясно, видел ли бомбу сам эрцгерцог и сумел ли он отбить ее рукой, или она просто отскочила от складок сложенной крыши в задней части автомобиля. Во всяком случае, получилось, что Чабринович промахнулся, бомба упала на землю и взорвалась как раз в тот момент, когда над ней проезжал следующий автомобиль, ранив нескольких офицеров, находившихся внутри и проделав дыру в мостовой.

Эрцгерцог отреагировал на это происшествие с поразительным хладнокровием. Оглянувшись назад, он увидел, что третья машина перевернулась. Воздух был наполнен пылью и дымом и все еще звенел от взрыва. Осколок порезал щеку Софии, но в остальном пара осталась невредимой. Пассажиры третьей машины были ранены, но живы; некоторые пытались выбраться. Наиболее серьезно пострадал адъютант генерала Потиорека, полковник Эрик фон Мерицци, который, хотя и находился в сознании, сильно истекал кровью (из раны в голове). Пострадало также несколько прохожих.

Чабринович, бросив свою бомбу, проглотил ядовитый порошок из конверта, который ему вручили, и перепрыгнув через парапет бросился в Миляцку. Ни одно из этих действий не дало ожидаемого результата. Яд, по-видимому, был отвратительного качества, так что он лишь обжег горло и желудок молодого человека, но не убил его. Он даже не потерял сознания. А река в летнюю жару была слишком мелководна, чтобы в ней можно было утопиться или чтобы его тело унесло течением. Вместо этого он просто упал с высоты двадцати шести футов на обнаженный песок отмели реки, где был быстро схвачен кинувшимися за ним вслед продавцом из магазина напротив, парикмахером, вооруженным пистолетом, и двумя полицейскими.

Вместо того чтобы немедленно покинуть опасную зону, эрцгерцог отдал распоряжения о госпитализации раненых, приказал, чтобы кавалькада продолжила движение к ратуше в центре города, а затем вернулась по набережной Аппель, чтобы он с супругой могли навестить раненых в госпитале. «Поехали, – сказал он. – Этот парень явный сумасшедший; давайте продолжим наш маршрут». Кортеж снова пришел в движение, водителям двух следовавших последними машин пришлось осторожно объезжать дымящиеся обломки четвертой. Таким образом, оставшиеся убийцы, все еще стоявшие, каждый на своем посту, имели возможность выполнить свою задачу. Но они были молоды и неопытны; трое из них потеряли самообладание, когда автомобили приблизились к ним. Васо Чубрилович, самый молодой из террористов, в последний момент застыл, как Мехмедбашич, – видимо, потому что не ожидал увидеть жену эрцгерцога, сидевшую рядом с ним. «Я не достал револьвер потому, что увидел, что герцогиня тоже была там, – вспоминал он позже. – Мне было ее жалко»[1176]. Цветко Попович тоже был поражен страхом. Он оставался на посту, готовый бросить свое устройство, но не смог сделать это, потому что «растерял все [свое] мужество в последний момент, когда [он] увидел эрцгерцога»[1177]. Когда до него дошло известие о бомбе Чабриновича, Попович бросился к зданию Просвета, сербского культурного общества, и спрятал свою бомбу за ящиком в подвале.

Гаврило Принцип был сначала застигнут врасплох. Услышав взрыв, он предположил, что заговор удался. Он побежал к позиции Чабриновича, только чтобы увидеть, как жандармы уносят его, согнувшегося в агонии от яда, который обжег ему горло. «Я сразу понял, что ему это не удалось и что он не смог отравиться. Я намеревался быстро покончить с его мучениями, выстрелив в него из револьвера. В этот момент мимо проехали машины»[1178]. Принцип отказался от плана убить своего сообщника и перенес внимание на кортеж, но к тому времени, когда он смог рассмотреть эрцгерцога – безошибочно узнаваемого в его шлеме, украшенном ярко-зелеными страусиными перьями, – машины уже двигались слишком быстро, чтобы он мог успеть сделать прицельный выстрел. Принцип сохранил спокойствие, что было огромным достижением в сложившихся обстоятельствах. Понимая, что кортеж скоро вернется, он занял новую позицию, на правой стороне улицы Франца Иосифа, по которой, согласно опубликованному маршруту, кортеж должен был покинуть город. Трифко Грабеж покинул свой пост в поисках Принципа и был подхвачен толпой, ринувшейся к месту первого взрыва. Когда кортеж проезжал мимо, он тоже упустил возможность действовать, вероятно, из-за страха, хотя позже утверждал, что толпа была настолько плотной, что он не смог извлечь бомбу из-под одежды.

Сначала казалось, что эрцгерцог был прав,