На самом деле не было ракетчиков, они – плод ненормальной подозрительности тех лет[126].

Вечером 8 сентября полковник Бычевский возвращался после одной из бесчисленных поездок на фронт, на этот раз в район Невы, где сооружался понтонный мост. Он глубоко задумался, как вдруг его шофер, Павел Яковлев, остановил машину и сказал: «Товарищ командир, смотрите, что делается в городе!»

Бычевский посмотрел и увидел, что весь горизонт над Ленинградом был окрашен в густой кроваво-красный цвет. В небе перекрещивались прожекторы. Отраженные в клубах дыма огни пожаров причудливым светом озаряли улицы и площади. Бежавшие к месту пожара люди тащили песок, ведра с водой. Грохотали зенитки, продолжали сыпаться бомбы.

Была полночь, когда Бычевский вернулся в Смольный. Плохие новости. Часами длились воздушные налеты немцев, их наступление на фронте набирало силу; секретарь горкома Кузнецов побывал в великолепном Петергофе (это гордость России, не уступающая Версалю) и приказал эвакуировать сокровища, но запретил саперам взрывать величественные здания. Вероятно, немцы уже там. Бычевский еще беседовал с работником горкома М.В. Басовым[127], когда с пожара прибыл Н.М. Шеховцев, заместитель председателя Ленсовета. Его широкое лицо, испачканное сажей, избороздили глубокие морщины, он опустился в кресло, уронил на колени тяжелые руки. Было 6 часов утра, борьба с огнем все еще продолжалась.

«Все сгорело?» – спросил Басов, имея в виду тонны муки, сахар, мясо и другие продукты, имевшиеся на складе.

«Сгорело, – вздохнул Шеховцев. – Держали все это богатство в деревянных помещениях, фактически они все рядом. Теперь будем расплачиваться за небрежность. Море огня, расплавленный сахар стекал в подвалы… Две с половиной тысячи тонн!»

Шеховцев с горечью стал винить и себя, и городские власти за беспечность, за то, что не догадались рассредоточить запасы продовольствия, поместить их в надежные помещения, за нехватку противопожарного оборудования.

«Ладно, – резко прервал Басов, – руководители виноваты, мы в том числе. У людей есть все основания нас ругать. Что они говорят?»

«Ничего не говорят, – возразил Шеховцев, – борются с огнем, пробуют спасти, что могут…»

Налеты немцев на Ленинград начались 6 сентября, первый сильный налет состоялся 8 сентября. В ту ночь бомбежка шла волнами, были две основные волны: первая в 6 часов 55 минут вечера, тогда 27 «юнкерсов» сбросили 6327 зажигательных бомб[128], из них 5000 на Московский район, 1311 в районе Смольного, 16 – на Красногвардейский район. От этих зажигательных бомб вспыхнули 178 пожаров[129]. А в 10 часов 30 минут вечера нахлынула вторая волна бомбардировщиков, которые сбросили 48 фугасных бомб весом 150–300 килограммов, в основном возле Смольного и Финляндского залива. Была взорвана водонапорная башня городского водопровода, 24 человека было убито и 122 ранено.

Почти все городские пожарные, 168 команд, вели борьбу с огнем на территории Бадаевских складов, пожар полыхал на площади в 1,5 гектара. Всю ночь шла борьба, пока не обуздали огонь.

Утром после пожара на Бадаевских складах никто в Ленинграде больше не сомневался, что город стоит перед страшнейшим за всю свою историю испытанием. Воздух наполнился запахом горящего мяса, острым смрадом обуглившегося сахара, сильным запахом горящего масла и муки. Все знали, что Бадаевские склады самые большие в городе, что там городские запасы зерна, сахара, мяса, масла, сала и теперь это все потеряно. «Бадаевские сгорели, – говорили старушки, – теперь конец – голод!»

Гитлеровское железное кольцо сомкнулось. Как раз в то время, когда пламя охватило Бадаевские склады, немецкие войска пробивались в Шлиссельбург, замыкая кольцо. Еще до уничтожения Бадаевских складов положение города стало безвыходным.

Ленинград держался уже несколько недель. Продукты, конечно, распределялись по карточкам, однако нормы были те же, что и в других крупных городах России.

Даже теперь в буфете «Ленинградской правды» Кочетов мог купить деликатесы без талонов, там были первоклассные крабы, зернистая икра. В специальном «закрытом» магазине для генералов продавщица уговаривала Кочетова купить шампанское. «Оно очень полезное, – утверждала продавщица, – в нем полно витаминов». Сначала он собирался купить бутылку, но она заставила взять больше, кончилось тем, что он вышел с целым ящиком. Тысячи ленинградцев запасали столько продуктов, сколько удавалось купить. Лукницкий зашел к фотографу, с которым когда-то вместе путешествовал по Азии, тот показал специально оборудованный в квартире шкаф, где все полки были забиты консервами, всевозможной едой. Фотограф уверен был, что в городе наступит голод. И Лукницкий ушел из этой квартиры с чувством отвращения. Припомнил он и другого приятеля, майора Бориса Лихарева, председателя ленинградского отделения Союза писателей. Жена Лихарева увидела в магазине трехкилограммовую банку икры и купила «на всякий случай», а Лихарев заставил ее отдать икру в детский дом, поскольку считал, что это плохой пример[130]. Ольга Иордан еще могла купить свежую икру, натуральный кофе, сок из черной смородины, морскую капусту, но делать покупки становилось все труднее.

Елене Скрябиной приходилось теперь долгие часы проводить в очередях. Удавалось покупать масло в коммерческих магазинах (в Ленинграде был 71 такой магазин), иногда попадался сахар. Но для этого надо было носиться из одного конца города в другой, то на Васильевский остров, то на Петроградскую сторону. На 1 сентября в доме имелся месячный запас продуктов.

Вплоть до 8 сентября никто в Ленинграде еще, в сущности, не ощущал отсутствия продуктов. Белый хлеб продавали до 10 сентября, установленные 1 июля нормы выдачи продуктов были недалеки от средних, обычных. Выдавали почти 800 г хлеба на день рабочим и около 400 г иждивенцам и детям. В 1940 году средний уровень потребления составлял 531 г хлеба в день. Выдавали по 2 кг крупы в месяц, а в 1940-м ее потребление в среднем равнялось 1 кг 740 г; мясо – 2 кг 200 г, а в 1940-м – 3 кг 330 г; масло и жиры – 800 г против 1 кг 020 г в 1940-м, сахар и конфеты – 1 кг 500 г против 3 кг 630 г.

Никакого беспокойства по поводу положения с продуктами в Ленинграде не проявлялось, пока специальные представители Государственного комитета обороны не выяснили, что к 27 августа, к тому дню, когда практически была нарушена железнодорожная связь с Ленинградом, в наличии был следующий запас продуктов: муки, исключая зерно, – на 17 дней, крупы – на 29 дней, рыбы – на 16 дней, мяса – на 25 дней, сушеной рыбы – 3500 тонн, масла – 3000 тонн.

Ленинграду было предписано сократить свободную коммерческую продажу продуктов (по установленным правительством высоким ценам), а также ввести карточки на чай, яйца, спички. Правительство эти рекомендации одобрило и приказало Наркомату железнодорожного транспорта начиная с