же – весть о падении Мги, о том, что перерезана последняя железная дорога, связывавшая Ленинград с Москвой. Именно падение Мги дало возможность немцам обстреливать Ленинград из орудий. В тот день Виссарион Саянов ходил по улицам города. Были развешены объявления о премьере «Марицы» в Музыкальном театре комедии 6 сентября. На железнодорожном вокзале стояла длинная очередь. Он спрашивал у людей, почему они пришли. Окошко кассы закрыто, билеты не продаются. Разве они не знают, что Мгу захватили немцы? Женщина с тремя детьми сказала: «Может быть, отобьют Мгу у немцев. Тогда откроется дорога, и те, кто здесь в очереди, первыми получат билеты. Вот почему».

Девушка в белом фартуке торговала на вокзале газированными напитками, проходившие мимо люди ели эскимо. На тротуаре маленькая девочка, начертив мелом квадраты, с серьезным видом играла в «классы». В этот день Саянову встретилась на Невском девушка с двумя противогазами на плече и с кошкой в руках.

– Я вижу, ты хорошо подготовилась к химической атаке, – заметил он.

– Да, – ответила девушка, – я тренируюсь.

– А почему два противогаза?

– А кошка? Я не допущу, чтобы она погибла при химической атаке.

Впоследствии Саянов часто вспоминал девушку с кошкой, когда ленинградцы все туже затягивали пояса.

Люди только и говорили о станции Мга. Он слышал, как на улице один человек сказал: «Немецкие солдаты говорят, что Мгу держат крепко. Мол, если мы ее заберем, им тогда отступать до самого Берлина. Говорят, что Мгу взять невозможно».

«Странно, – подумал Саянов, – на Мге сосредоточено всеобщее внимание. Не только людей гражданских, но и военных».

Кроваво-красное зарево

Такой осени Вера Инбер не видела никогда: не было дождей; воздух был теплый и сухой; листья, багряные, янтарные и лимонно-желтые, еще шелестели на деревьях. Муж, доктор И.Д. Страшун, весь день занят в большом госпитале на Аптекарском острове. Когда время от времени объявляли воздушную тревогу, Вера Инбер обычно выходила на балкон своей квартиры на Песочной улице. Вдали, за чудесными деревьями и дорожками Ботанического сада, расстилался великий город.

8 сентября она с несколькими друзьями отправилась в Театр музыкальной комедии на оперетту «Летучая мышь». Когда между первым и вторым актами раздались звуки сирены, режиссер попросил публику сесть поближе к стене, поскольку не было бомбоубежища, и спектакль, под аккомпанемент зенитных орудий, продолжался.

Когда Вера Инбер и ее друзья вышли из театра, то увидели над площадью в сумраке странные красноватые отблески. Неожиданно появился их шофер и сказал: «Я подумал, что надо заехать, лучше поскорее оказаться дома».

Машина выехала с площади, и они увидели огромные клубы дыма с длинными языками пламени, вздымавшимися на сотни метров над городом.

«Немцы подожгли продовольственные склады», – сказал шофер.

Они стремительно проехали Исаакиевскую площадь, помчались мимо Адмиралтейства с его тонкой иглой, мимо Зимнего дворца, по Кировскому мосту над Невой и, оглядываясь назад, по-прежнему видели густо-черные, докрасна раскаленные клубы дыма, уходящие все дальше ввысь.

Объявляли тревогу за тревогой. Впервые Вера Инбер спустилась в убежище. Все еще слышался гул фашистских самолетов, не смолкали зенитки.

Павел Лукницкий во время тревоги занимал место в первом ряду – у окна в квартире своего приятеля на шестом этаже дома, расположенного на углу улиц Боровой и Растанной. Окно выходило на паровозное депо Витебского вокзала, на огромные Бадаевские склады, товарную станцию – в сторону Автова и Кировского металлургического завода.

Бадаевские склады построил старый петербургский купец по фамилии Растеряев незадолго до Первой мировой войны. Деревянные здания, выстроенные поблизости друг от друга; расстояние между ними составляло не более 7,5–9 метров. Этот комплекс зданий занимал несколько гектаров на юго-западе Ленинграда. В начале вечера Лукницкий и его знакомая Людмила Федоровна по дороге к ее дому на Боровой остановились поглядеть, как и многие другие ленинградцы, на здание на углу Глазовской и Воронца, куда попал немецкий снаряд. При обстреле, который начался 4 сентября, одним из первых пострадал дом № 13 на Глазовской улице. Было много жертв, главным образом – женщины и дети.

Стоял ясный, чудесный вечер. Кое-где на голубом небе виднелись белые облака. Вдруг раздался заводской гудок, возвещая о воздушной тревоге. И почти сразу же люди увидели, как сотни зажигательных бомб градом посыпались на товарно-сортировочную Витебскую станцию. Вспыхнули тысячи ослепительных огней.

Вверх вздымались клубы черного и красного дыма. Бомбы продолжали падать, лаяли, не смолкая, зенитки. Во дворе дома собрались женщины, возбужденно обсуждая происходящее. Лукницкий влез на крышу, оттуда видно было, как весь город постепенно окутывает дым гигантского пожара, очаг которого находился в районе Лигово и товарной станции. Сначала он думал, что горят нефтехранилища, а затем узнал, что это Бадаевские склады.

Около 8 часов вечера прозвучал отбой, Лукницкий хотел вернуться на Петроградскую сторону, однако трамваи не ходили, потому что к местам пожаров устремились толпы людей. Пришлось дойти пешком до «пяти углов», оттуда трамваи шли. На улице Чернышевского он увидел группу ребят, они играли для своих девушек на гитарах, мандолинах, а кроваво-красное зарево охватывало небо. Когда вечером, после 10 часов он вернулся домой, прозвучал новый сигнал воздушной тревоги.

Для Ольги Берггольц эти черные клубы дыма были предвестниками беды. Словно солнечное затмение, красное затмение. Она вспомнила о листовках, которые разбрасывали немцы: «Ждите полнолуния!» А внизу мелкими буквами приписка: «Штыки в землю». Суеверных могла охватить паника. Но тогда еще она понятия не имела, что от этих огненных клубов дыма роковая тень голода падет на любимый Ленинград.

8 сентября вернулся с фронта в «Ленинградскую правду» Всеволод Кочетов. Однажды, когда он беседовал с товарищами, была неожиданно объявлена воздушная тревога. Они увидели высоко в небе самолеты, услышали грохот зениток, сирены пожарных и санитарных машин. Потом они влезли на крышу, и кто-то сказал: «Горят Бадаевские склады».

Когда около 11 часов вечера снова прилетели немецкие самолеты, столб огня и дыма, на 4,5 километра поднявшийся над городом, стал удобным ориентиром для бомбежки. Но Кочетову казалось, что фашистским бомбардировщикам помогают ориентироваться в Ленинграде сигналы ракет. Кто эти предатели? Бывшие чиновники? Пожилые представители старой русской интеллигенции? Кулаки? Бывшие белогвардейцы? Торговцы? Дельцы, готовые приветствовать Гитлера традиционным русским хлебом с солью? Кочетов готов был всегда подозревать худшее и чувствовал, что вокруг него повсюду предательство. Не один Кочетов везде подозревал фашистских агентов и предателей, подающих сигналы из окон, с крыш. В ту ночь и в последующие недели город наводнили слухи о немецких шпионах. Действительно, фашисты забрасывали в город шпионов! Практически не было ни одного ленинградца, который не верил бы, что фашистские ракетчики активно действуют,