Шрифт:
Закладка:
Алешка сам решил отдыхать на собственные деньги. Слово дал не брать у отца…
Чаушев еще раз оглядывает Аскольда Ревякина. Сидит, раскинув колени, нескладно. Лицо испуганное и вместе с тем злое. Экий недоросль! Видно, с детских лет не было ему запретов. Все разрешалось. Правда, отец не родной… Что ж, иногда пасынка балуют еще пуще, опасаясь попреков со стороны разных кумушек.
Подполковник нажал кнопку. Ревякина, дрожащего и побледневшего, увели.
Чаушев придвинул блокнот, написал официальное письмо в Москву, в прокуратуру. Вызвал дежурного офицера, приказал немедленно отпечатать и послать.
И снова — хоть ничем не похож Ревякин на Алешку — мысли вернулись к сыну. Никаких поблажек! Пусть жена считает тираном, самодуром, кем угодно… Рано Алешке ездить в мягком. Молод еще!
— Пакет, товарищ подполковник, — раздается голос дежурного. — От Соколова.
— Что там?
— Печально, товарищ подполковник. Салова потеряли. Ускользнул от наблюдения в двадцать два сорок, в Ивановке.
Чаушев взглянул на часы. «Пятьдесят четыре минуты назад», — подсчитал он машинально и представил себе Ивановку, заброшенный хутор, территорию будущей стройки. Пустыри, прохудившиеся сараюшки, штабеля леса, кирпичей, а дальше, к морю, — кустарники, болотца, волны камышей. Он догадывался, как это случилось. Старый разведчик, до сих пор особенно не затруднявший своих преследователей, вдруг взял да и сбил их со следа. Припомнил, чему его обучали…
Скверно! Теперь все зависит от пограничников. Чаушев подумал об этом спокойно, он всегда приучал себя готовиться к самому трудному.
Салов еще доставит хлопот!
12
В это же время Йосивара Кацуми — по паспорту Харитон Петрович Салов — сошел с топкого, травянистого берега и погрузился в студеную сентябрьскую воду.
До сих пор все складывалось как нельзя лучше. Правда, вчера он порядком перетрусил. Сдали нервы…
На улице, ведущей к порту, в витрине книжного магазина ему бросилась в глаза соломенная сумочка. Японская сумка — почти такая же, как у учителя Хасимото, — на обложке альбома. Кацуми смотрел на нее и терялся в догадках: как понять это предзнаменование? Он вдруг почувствовал себя в преддверии родины. И уже уносился к ней мысленно… Как вдруг увидел совсем рядом, у самого плеча зеленый погон пограничника. Это было слишком неожиданно. И Кацуми вздрогнул. А затем похолодел от страха. Конечно, выдал себя! Солдат заметил…
Нет, Кацуми не суеверен. Он не признает ни амулетов, ни примет. Майор Сато отвергал их. По его мнению, эта дребедень только мешает разведчику. И, однако, Кацуми не мог забыть соломенную сумку. Быть может, боги, которых он почти забыл, подали ему некий знак…
На мосту, над темной водой, свистит ветер. Кацуми ежится. Соломенная сумка вспоминается, как диковинный сон. Может, ее и не было…
Длинная, неяркая улица, оглашаемая лязгом трамваев, повела его к окраине. Переулки, спускавшиеся к реке, словно вбирали темную, осеннюю воду и огни порта, сверкавшего на той стороне. Где-то там должен быть «Орион». Кацуми еще не видит его. Тревога томит его, он почти бежит. Наконец улица вывела на набережную. «Орион» там, напротив. Кацуми перевел дух. Вон зеленый огонек, зажженный для него в иллюминаторе, третьем от носа…
Броситься туда! Нет, здесь нельзя.
За чертой города, в густом кустарнике, Кацуми разделся, достал из чемоданчика снаряжение и закрепил на себе. Зубы от холода стучали. Отхлебнул спирту из фляжки. Сделалось теплее, «Орион» мерцал теперь издалека, но зеленый огонек по-прежнему звал Кацуми.
Неужели он скоро будет там, в безопасности! И вернется на родину! Соломенная сумка, нежданная, удивительная весть! Она как будто обещает: да, земля предков готова принять тебя, Йосивара Кацуми!
В созвездии огней на «Орионе» вдруг прорезался провал. Свет на палубе выключен. Пора! И тут Кацуми охнул, — схватило печень. Как назло! Но выбора нет, надо пересилить боль. Бранясь, он тер правый бок, тер с яростью, хотя сознавал, что это бесполезно. Придется терпеть. Сдерживая стон, он тихо оттолкнулся от берега и поплыл. Ледяная вода усилила боль, и теперь не один зеленый огонь, а множество их замигало, закачалось перед глазами.
Прошла вечность, прежде чем он схватился за штормтрап. Отыскал ногой скользкую ступеньку, подтянулся. Расставшись с водой, он вдруг стал тяжелым, Кацуми чуть не упал навзничь. Последним усилием удержался, полез, одолевая страшную тяжесть своего очень постаревшего, истерзанного болью тела.
Чьи-то руки подняли его, он повис, потерял сознание. Очнулся на палубе.
Его куда-то повели. С невероятным трудом он поднял ногу, чтобы переступить через высокий, непомерно высокий порог. В душном полумраке каюты он опять впал в забытье. Затем почувствовал, что сидит на койке голый. Ему разжимают рот, суют горлышко бутылки.
По телу вместе с теплом разлилась отупляющая сонливость. Тянуло лечь, но чья-то рука — жесткая, сильная — мешала ему.
— Вставайте! — услышал он.
— Нет, — бормотал Кацуми. — Нет… Не могу…
Тогда человек, державший Кацуми, вяло ударил его по щеке.
— Встаньте! — услышал Кацуми. — Одевайтесь! Ну, живо!
— Хорошо… Сейчас…
Еще удар. Во рту стало солоно. «Кровь», — догадался Кацуми. За что его бьют? Он закрыл лицо ладонями.
— А ну, скажи по-японски!
Ах, вот в чем дело! Этот моряк, который бьет его, говорит по-японски. А он, Кацуми? Только русские слова приходят на память, а японские… Он почти в Японии и может, даже обязан отвечать по-японски. А то подумают бог знает что…
Кацуми мычит. Неужели он забыл свой язык? Он же повторял про себя пароль.
Сказать хотя бы пароль…
— Соломенная сумка, — выдавливает он, глотая соленую слюну. — Нож.
— Простите, господин Йосивара, — слышит он. — Вам необходима была встряска.
— Да, да…
— Одевайтесь… Скорее…
Пальцы одеревенели. Застегнуть пуговицу — исполинская задача. От усилия кружится голова. Холщовые матросские брюки слишком велики. Высокий грубо, рывком затягивает на Кацуми ремень.
— Меня зовут Курт, — слышит Кацуми. — Я знал вашего начальника, майора… майора…
— Сато, — говорит Кацуми.
— Да, покойный майор Сато. К сожалению, он был скрытен. О вас мы узнали только после его смерти.
Майор Сато умер? Эта весть не сразу проникает в сознание. Вместо того чтобы выразить сожаление, Кацуми спрашивает:
— Когда мы отплываем?
Даже эта простая японская фраза дается ему не без труда.
— Завтра, — слышит Кацуми.
Курт ведет его по коридору, затем вниз по лестнице, потом еще ниже, по другой лестнице, гулкой, железной. Тепло машинного трюма обдает Кацуми. Теперь оба в котельной. Большой ящик стоит между котлами. Курт поднимает тяжелую дощатую крышку.
Кацуми смотрит на комки пакли, на грязные тряпки с желтыми
