–Значит, это всё?– еле слышным голосом уточняет мегерка, будто выключает весь свет в моей душе, оставляя лишь одну единственную лампочку, что погаснет сразу же, как она сядет в самолёт и полетит навстречу своим мечтам.

–Нет, не всё. У нас есть ещё целая ночь.

Которая, по проклятым законам времени, пролетит как один миг.

–Нет никакой ночи, Мэтт. За мной сейчас приедет папа.

–Что?

Она убить меня прямо сейчас решила?

–Зачем? Вылет же только завтра с утра, или я что-то путаю?

–Не путаешь, но я хотела провести последнюю ночь у родителей. Хочу с ними попрощаться как полагается.

–Тогда я поеду к ним с тобой.

–Нет, не надо. Давай не будем растягивать всё это ещё дольше. Прошу тебя. И будь добр, не приезжай провожать меня в аэропорт. Я просто не смогу… не смогу видеть тебя и… – её безжизненный голос срывается, обрубая всякую надежду провести с ней ещё хоть немного времени.

В последний раз затрахать до измождения. В последний раз зацеловать от головы до пят. В последний раз заснуть вместе с ней в обнимку. В последний раз проснуться, уткнувшись лицом в шёлк густых волос. В последний раз увидеть её прекрасное личико, перед тем как навсегда попрощаться.

Что я там говорил об оставшейся горящей лампочке внутри меня? Так вот – и её больше нет. С грохотом разбилась, разлетелась на части, погрузив меня в кромешную тьму, где невозможно ощутить ни одной эмоции, кроме дикой душераздирающей агонии.

–Хорошо. Не приеду, если именно этого ты хочешь,– произношу я ровно, монотонно, точно робот.

–Я не хочу этого, но чувствую, что так будет лучше. Так мне будет легче… Да и тебе тоже.

Вот уж в этом я шибко сомневаюсь. Ни лучше, ни легче мне не будет. Наоборот. Я уже морально готовлюсь к полному опустошению, что с каждым днём будет пожирать меня всё сильнее.

Но это мой выбор. Только мой. И я не могу мучать мегерку ещё дольше. Так же, как буду обязан справиться со всеми последствиями этого грёбаного выбора после её ухода. По-другому никак. Нет вариантов.

Гнетущую тишину между нами нарушает вибрация её айфона. Мегерка быстро смотрит на экран и возвращает ко мне полный горечи взгляд.

–Папа приехал?

–Да.

–Тогда я помогу спустить чемоданы вниз. Это ты мне сделать позволишь?– безрадостно усмехаюсь я, проводя большим пальцем по её губам.

Веро́ника слабо кивает, и я заставляю себя отстраниться от неё, а затем на ватных ногах пойти за сумками.

Каждый шаг – словно по раскалённым углям. Каждое движение – словно против мощного напора воды. Но я не останавливаюсь и в полном молчании вместе с Веро́никой спускаюсь вниз на улицу. Как в тумане здороваюсь с её отцом, перекидываюсь с ним парой фраз, пока чемоданы в багажник погружаю, а после поворачиваюсь к мегерке лицом и понимаю – это всё. На самом деле всё.

Вот так быстро, резко, неожиданно. В одно мгновенье всё изменилось, распалось, закончилось, а ощущение, будто меня столетие пытали – настолько всё тело и разум изнемогают от боли и печали.

–Я подожду тебя в машине, Рони.

Мы оба слышим понимающий голос папы, но даже не поворачиваемся к нему. Пристально смотрим друг на друга неизвестное количество секунд, которые кажутся немыслимо быстрыми и в то же время мучительно долгими, тягучими, сводящими с ума и уничтожающими.

Я даже не понимаю, кто из нас первый не выдерживает и совершает рывок вперёд. Наверное, одновременно. Сталкиваемся телами, языки сплетаем в жестокой схватке. Я надсадно хриплю, она горько всхлипывает, руками в волосы мне зарывается, как всегда любила это делать. А я её в охапку – и от земли отрываю, сжимаю до хруста, до дрожи, мечтая вечно держать её в своих объятиях, целовать, согревать и её тепло в себя впитывать.

Однако нет у нас никакой вечности. Остались только считанные минуты, но я беру от них всё, что возможно. Всё, что помогает хоть совсем ненадолго ещё чувствовать себя живым.

–Мэтт,– шумно выдыхает мегерка, отрываясь от моих губ.– Мне нужно ехать.

–Знаю.

Но нисколько не расслабляю свои объятия, и она тоже не пытается отстраниться. Просто тяжело и глубоко дышит, словно надышаться мной пытается на несколько лет вперёд.

–Пообещай мне кое-что,– вдруг просит она, соединяя наши взгляды.

–Что угодно.

–Даже если мы никогда больше не встретимся, постарайся не забыть меня. Хорошо?– она смотрит на меня с надеждой, будто желая запечатать в памяти моё лицо.

А мне и не нужно этого делать. Её образ уже давно запечатлелся везде, где только можно, и искоренить его способна только смерть.

–Я никогда не смогу тебя забыть, Веро́ника. Даже если очень сильно захочу этого.

–Даже если когда-нибудь влюбишься в другую?

–Даже если мир перевернётся, я всё равно не забуду,– заверяю со всей искренностью и наконец опускаю её обратно на землю, ощущая, как и секунды не проходит, а мне уже становится немыслимо холодно, будто июньская жара резко сменилась арктической стужей.

Но я стараюсь держаться. Не показывать ей, что вот прямо сейчас, пока Веро́ника неохотно идёт к машине, я вновь в живого мертвеца превращаюсь и словно в кошмар проваливаюсь, в котором, несмотря на все законы сновидений, я в полной мере чувствую море разных болевых ощущений.

Лишь когда она открывает дверцу, норовя скрыться в салоне автомобиля и навсегда из моей жизни, с моего языка неожиданно срывается:

–А ты?

Мегерка оборачивается и смотрит на меня с непониманием.

–Надеюсь, ты меня тоже никогда не забудешь?– заставляю себя слабо улыбнуться, хотя не уверен, что получается.

Но зато улыбнуться точно выходит у Веро́ники. С грустью, продолжая выпускать слёзы из глаз, но так ясно, что остатки сердца начинают колотить по рёбрам, протестуя и умоляя меня её не отпускать.

–Забыть тебя невозможно, Уокер,– мягко отвечает она, а затем, больше не теряя ни секунды, садится в машину и уезжает.

Я остаюсь стоять на месте, точно пень, и чувствую, как огромная часть души откалывается и покидает меня, отправляясь вслед за Веро́никой. А стоит автомобилю скрыться за поворотом, как и тело порывается сделать то же. Мне буквально все моральные силы приходится отдать, лишь бы не сорваться и не ломануться за ней. Не послать к чёрту все свои непоколебимые планы, с которыми, казалось бы, я уже давно смирился, и не нарушить данное отцу обещание.

И вроде бы физику мне удаётся взять под контроль – я не двигаюсь с места ни на сантиметр. А вот с внутренним хаосом конкретные проблемы.

Впервые у меня никак не выходит приглушить некий назойливый голос, истошно вопящий о том, что я совершаю, возможно, самую большую ошибку в своей жизни. Даже вспыхнувший перед взором кадр последних секунд мучений папы, который всегда укреплял моё решение посвятить всего себя его компании, не сбавляет громкость этого вопля.