на встречную, от Москвы, полосу, фарами разгоняя встречные машины. У поста ГАИ стояли три припаркованные милицейские «Волги». Вот только самих милиционеров ни в машинах, ни на посту не было видно. Клыш вопрошающе глянул на Муравья. Тот недоумённо повёл плечом. Ловко припарковался на свободное место. Вышли из запорошенной машины. Зрелище им открылось невиданное.

На противоположной стороне, перекрыв часть шоссе, лежала на боку длиннющая фура с распахнутой задней дверцей. А за ней, метров на тридцать – сорок, будто вывалившиеся внутренности из распоротого живота, тянулся припорошенный снежком густой след из импортной косметики: коробки пудры, флаконы с духами, сломанные ящики из-под дезодорантов. На краю шоссе и по обочине образовался автомобильный затор, в основном из легковушек. И едва не из всех этих машин выскакивали люди. В дубленках, дорогих куртках, женщины – в шубках и богатых пальто. С пакетами, дамскими сумочками, с ведрами, совками, большинство – с пустыми руками. Выскакивали и бежали в сторону фуры. Они прорывались к косметике. Там же обнаружились и гаишники. Осатаневшие, с матерной руганью, пинками, дубинками, сапогами нещадно лупцевали они всех подряд: не разбирая, по хребтам – по головам, направо-налево, – отгоняли мародёров. А те, прикрывая рукой головы, всё бежали. Добежав, хватали наспех косметику – рассовывали по дамским сумочкам, набивали за пазуху или просто обхватывали руками, сколько могли сгрести, и, согнувшись в три погибели, мчались назад к машинам. Возле распахнутой дверцы фуры топтались два водителя в джинсовых комбинезонах и кепи. Уже оправившиеся, они извлекли фотоаппарат и снимали друг друга на фоне мародёров.

Моторный Муравей сразу приступил к работе – побежал к водителям фуры.

Клыш же недоумённо закрутил головой в поисках разбитых авто, лежащих тел, – ведь откуда-то трупы увозили. Но никаких других участников аварии на трассе видно не было. Не было и машин скорой помощи.

Впрочем, едва Лёшка перебежал дорогу, из глубокого кювета за постом ГАИ выбрался заснеженный сержант. Увидев муравьёвский москвичонок, а возле – Клыша, замахал призывно.

Клыш пошел навстречу.

– Там, внизу!.. – крикнул сержант, угадав в штатском следователя. Коротко вскинул варежку к шапке, потянул к краю обочины.

На дне глубокого, крутого кювета, обхватив капотом толстенную сосну, застыла белая «Волга» с кокетливо задранным кверху багажником. Возле машины копался ещё один милиционер.

– Вот. Извлекли у погибших, – гаишник сунул Клышу пачку липких документов. – Тела труповозка только что забрала.

Клыш отделил верхний паспорт со свежим кровавым потёком. Раскрыл… С фотографии на него глядел дядя Толечка!

Данька весь, разом, слипся с одеждой. Механически провел пальцем по подсохшей крови. Отчего-то лизнул. Неверяще всмотрелся в фамилию на паспорте. Буквы принялись расплываться. Но в следующую секунду мысль, ещё более страшная, пронзила его. Земский, как он знал, с утра выехал в министерство. И не один. И Клыш знал, с кем. Он взялся за следующий паспорт и медленно, холодея, приоткрыл. Оплетин! Секретарь парткома.

– Где остальные? – спросил он у гаишника. – В машине были ещё люди. Водитель и… ещё пассажир.

– Так в больницу увезли, – удивленно повёл тот плечом. – Мы ж документы оставляем только мёртвых, а живые с живыми. Сам, что ль, не знаешь?.. А те двое живые. Пока! Ох и намучились, когда из кювета поднимали. Хорошо санитары подсобили.

Сержант обошёл Клыша, схватился за рацию.

– Внимание! Срочная информация. Авария на Эммаусском посту. Два трупа, двое в тяжёлом… Повторяю!..

Из-за фуры выскочил Муравей. Расставив для равновесия руки, смешно перебирая по гололёду валенками, он то бежал, то катил через дорогу к посту.

– Хватит трендеть! Понятых, живо! – вместо приветствия потребовал он у сержанта. Оживлённо оборотился к Клышу. – Ну и задачка. Без бутылки не разберёшься. Прямых очевидцев пока не обнаружил. А так, навскидку, механизм такой: фуру, похоже, повело, пошла юзом. Встречная, со стороны Москвы, «Волга», уворачиваясь, вильнула, и дальше разогнало по гололёду к обочине и – со всей дури в кювет. Нашёл следы юза и вроде как след торможения «Волги». Но надо фиксировать живенько. Заметает на глазах. Пока твой Гутенко доберётся, вовсе ничего не останется. Может, сами начнём оформлять?

Наконец заметил, что со следователем творится неладное.

– Эй! Ты чего тормозишь? – подтолкнул он Клыша. Тот, будто отходя от заморозки, обхватил Муравья за плечи.

– Лёшка! – прохрипел он. – Лёшка!

Муравей сморщился от боли, кое-как высвободился.

– Окстись. Пальцы, будто арматура. Так и кости переломаешь.

Клыш опамятовал.

– Лёшка! Погиб Земский, замдиректора «Химволокно», и секретарь парткома.

Он передал инспектору документы погибших. Муравей присвистнул:

– Ох и вони же подымется! Огребём полной мерой.

– Лёшка! – Клыш всё не выпускал его. – В машине мой друг ближайший был. Его увезли в больницу. Жив ли ещё? Лёшка! Как хочешь, я к нему должен. Очень прошу, до приезда Гутенко, зафиксировать. Он после, как скажешь, – запишет. Но главная надежда на тебя… – не своим, упавшим голосом произнёс Клыш.

– Вообще-то это работа следователя, – протянул Муравей. Разглядел безумные глаза. – Ладно, ладно, езжай. Чай, не пальцем деланный. Оформлю в лучшем виде. Лишь бы Вальдемарыч твой раньше начальства поспел. А то скоро их сюда набежит как грязи, – наших, обкомовских, прокурорских! Все следы позатопчут, слоняры!

Клыш в 6-й горбольнице

Граневича и водителя – Кучумова с места аварии доставили в 6-ю, «комбинатовскую» горбольницу, в реанимацию. Состояние Кучумова оценивалось как крайне тяжёлое. Был диагностирован отёк мозга. В сознание после аварии не приходил.

Граневич, хоть и с множественными переломами, был много легче. Жизнь его, со слов заведующего реанимацией Моргачёва, была вне опасности. Доступ к нему, впрочем, оказался перекрыт.

Крупный Моргачев попытался и Клыша остановить. Но глянул на Даньку, шедшего на него не снижая скорости, и – разрешил буквально пять минут, «не волнуя больного». Исключительно в интересах следствия.

– Да успокойся, – шепнул Коля. – В порядке твой дружок.

То, что у хирурга считается «в порядке», Данька оценил, едва войдя в палату. Разглядев забинтованного и загипсованного Гранечку – с ногой на вытяжке, он сглотнул. Запелёнутый, с рыжей курчавой головой, выглядывающей из гипса, Оська походил на гусеницу в коконе.

И всё-таки Клыш непритворно радовался, – Оська остался жив. Пусть переломанный, с рассечённым лбом, сшитым каким-то коновалом – наспех, грубо. Но живой. И это главное.

– Красаве́ц! – счастливо констатировал Данька. Подсел на койку.

Гранечка не спал. При виде Даньки в накинутом белом халате рот его искривился страдальчески. Пошевелил пальцами из-под гипса, подзывая поближе.

– Дядя Толечка?.. Что, правда? – выговорил он.

Данька с чувством пожал его пальцы.

По Оськиному исхудалому личику потекли слёзы.

– Алька?.. Уже знает? – прошептал он.

– Куда денешься? Узнает.

– Ты б как-нибудь сам… И тёте Тамарочке. Чтоб не от чужих, – попросил Оська.

Клыш тяжко кивнул.

– Насчёт аварии, – вроде как между делом припомнил он. – Можешь хоть в двух словах – как произошло?

Оська отрицательно кивнул.

– Спал! – виновато прошептал он. – На коллегии наш вариант реконструкции утвердили – с поправками, конечно. Ну, дядя Толечка, понятно, всех в буфет…

– Тебя развезло, – подсказал Клыш.